История осады Лиссабона

Плывет на баркасе и Могейме, но плывет живым. Он остался цел и невредим после штурма, не получил ни царапины, и не потому, что держался поодаль, напротив, можно поклясться, что был в самой гуще, держал лестницы, как и Галиндо, но тому не повезло. А быть назначенным на церемонию погребения – честь не меньшая, чем быть отмеченным в приказе или получить благодарность перед строем, это так называемое увольнение в город, потому что сержанту небезызвестно, как будут его люди проводить время между отбытием и прибытием, и так жаль, что сам не может отправиться со своими подчиненными, ему надо сопровождать капитана Мема Родригеса в ставку дона Афонсо, куда вызвали командиров и начальников подвести баланс – отрицательный, ясное дело, – неудавшегося штурма, из чего можно заключить, что и у них служба не мед, не говоря уж о более чем вероятной ответственности, которую король возложит на капитанов, а те спихнут вину на сержантов, а те, бедолаги, не смогут сослаться на трусость своих солдат, потому что, как известно, всем хорошим в себе рядовой обязан сержанту. Если и впрямь так произойдет, непременно срежут число сопровождающих, ничего, пусть, мол, убитые сами доплывут, в конце концов, курс у них один, тем более что пора уж заводить историю про Летучего Голландца. С ближайшего откоса, с порога своих лачужек смотрят женщины, как приближаются лодки с грузом мертвецов и похоти, а та, что задержалась с посетителем внутри, начнет бессовестно подмахивать живей, чтобы поскорей отделаться да освободиться, потому что солдаты из этих плавучих похоронных команд, оттого, вероятно, что им остро требуется уравновесить неизбежность смерти правами бытия, не в пример горячей, чем любой вояка или штатский, совершающий рутинное совокупление, а ведь хорошо известно, что щедрость возрастает прямо пропорционально утоленному пылу. Сколь бы мало ни значили имена, есть они и у этих женщин, помимо общего, родового названия, зовут же их Тарежами, как матушку нашего государя, или Мафалдами, как королеву, о прошлом годе приехавшую к нам из Савойи, или Саншами, или Эльвирами, или Дордиями, или Эндеркинами, или Урраками, или Доротеями, или Леонорами, а у двух имена просто драгоценные, одну зовут Шамоа, другую – Монинья, так и хочется забрать обеих из вертепа и отвести домой, подобно тому как Раймундо Силва чуть было не поступил с бродячим псом на Эскадиньяс-де-Сан-Криспин, то есть не из жалости, а из любознательности, интересно же, какие таинственные узы связывают человека с его именем, даже когда он кажется еще меньше, чем оно.

Могейме пускается в путь, преследуя две цели явные и одну тайную. Насчет явных говорено уже было достаточно, отрыты могильные ямы, чтобы принять мертвых, открыты женские объятия, чтобы принять живых. Еще грязными от черной сырой земли руками Могейме расстегнет штаны и, ограничившись тем лишь, что задерет рубаху, подойдет к облюбованной и выбранной, а она тоже всего лишь взобьет юбку, закатает ее до поясницы, науку любви еще только предстоит внедрить в этих краях, столь недавно отвоеванных у мавров, которые, уходя, унесли с собой многие ее положения и открытия, так, по крайней мере, говорят про них, если же кто-нибудь из этих шлюх, будучи с мавританскими корнями, по несчастной случайности, по житейскому невезению перешла в международное пользование, то она свое искусство будет скрывать и таить, пока не сможет продавать новации за лучшую цену. Разумеется, в этом деле португальцы вовсе не всегда ведут себя как грубые скоты, ведь, как ни крути, возможности зависят от средств, более или менее одинаковых у всех народов, но нашим соотечественникам явно не хватает изысканности и воображения, склонности к движению легкому и тонкому, умения нагнетать и умело приостанавливаться, одним словом, то есть двумя, – культуры и цивилизованности. Для полной обрисовки персонажа не очень, в сущности, существенно, что Могейме артистичней и квалифицированней всех своих однополчан. И если рядом рычит от наслаждения Лоуренсо и воет Эльвира, то другая пара ответствует им не меньшим пылом, и Доротея делом чести почитает ни на шаг не отстать от коллеги в излиянии чувств, столь же бурном, сколь и прихотливом, а Могейме, судя по всему, не видит никаких резонов молчать. Что ж, покуда не взошел на престол поэт дон Динис[35], будем довольствоваться тем, что есть.