История отравлений. Власть и яды от античности до наших дней

Невозможно отделить политическое отравление от отравления как такового и от его оценки данным обществом. Если представление о «римском обществе» как о целостности от основания города до падения империи, о существовании некоего «римского» характера является упрощением, то, оценивая римскую политическую культуру, можно сказать, что этой цивилизации было присуще неприятие отравления. Оно проявлялось сильнее, чем в Греции, и отделяло ее от цивилизации восточной, обыкновения которой, как считалось, дурно влияли на римские нравы. Тем не менее между воплощенным в Фабриции нравственным идеалом и жизненной реальностью пролегала пропасть. Яд употреблялся в римском обществе уже в глубокой древности, задолго до того, как «побежденная Греция завоевала своего грубого победителя». Связывавшийся с магией, он естественно проникал в сферу политики уже в республиканскую эпоху. В умах людей он тесно связывался с миром женщин и с медицинским сообществом. Подразумевалось, что отнять жизнь могут те, кто ее дает; отравить способен тот, кто поддерживает жизнь; чтобы приготовить яд, нужно уметь готовить лекарства.

Новые структуры и формы власти, которые складывались в I в., по-видимому, больше, чем прежние, благоприятствовали политическим отравлениям, хотя Тит в свое время утверждал, что империю можно приобрести или потерять единственно по воле судьбы, а никак не через преступление. Принцепс назывался первым должностным лицом республики, но на самом деле он монополизировал высшую власть. Отныне она осуществлялась внутри его дворцов, в тени которых зарождались слухи и подозрения. Его род становился полем сведения счетов. За полтора века правления двенадцати цезарей было совершено больше всего отравлений. Изучавший «анатомию морали» ранних императоров Светоний, обнаруживал у них что-то вроде змеиной ядовитой железы. Отравление становилось практически органическим свойством политики дурного императора. Однако убийства ядом смешивались с другими преступлениями, и veneficium пока не воспринималось как summum мерзости и злодеяния. Важная идея о том, что ядом убивать хуже, чем мечом, вырисовалась лишь после Тацита и Светония. Впрочем, и такая оценка не останавливала действий заговорщиков-отравителей, которые притом редко ограничивались ядом. Зато она хорошо служила разоблачению и уничтожению врагов. В 70-120 гг. в политических элитах не столько применяли яд, сколько обвиняли в его применении. В неспокойные времена поздней империи инкриминирование отравления стало эффективным политическим оружием. Вместе с тем сама власть в тот период достигалась и сохранялась при помощи военной силы, а не яда. Приближалась эпоха «варварских» королевств.

Часть вторая От варварских королей к благородным рыцарям: уменьшилось ли число политических отравлений?

Западная Римская империя пала в 476 г., и яд не играл никакой роли в этом событии. Низложение Ромула Августула, которого в тот момент почти никто не заметил, совершилось открыто. Это была одна из мелких подробностей перманентной борьбы и нестабильности. Политические конфликты выходили наружу, претенденты на власть не нуждались в иллюзорной легитимности и пользовались грубой силой без уловок и без прикрас. Зачем измышлять хитрости для отравления своего противника, если можно убить его не таясь или просто отстранить от власти?

После 476 г. этот фактор, по-видимому, сказывался еще сильнее. Низложение последнего императора привело к перераспределению власти в пользу вождей племен, которые провозгласили себя королями. Все они были германцами, но усвоили политическую культуру империи, особенно позднего периода, когда очень велика стала роль армии. Новая культура складывалась из взаимного проникновения римской и той, что принято называть варварской. Вторая явно отдавала предпочтение физической силе и разрешала внутренние конфликты при помощи судебных поединков. Все это наводит, казалось бы, на мысль, что в этой системе взаимоотношений нет места для политических отравлений. Тем не менее veneficii не исчезли из римско-варварского мира.

Потом наступила эпоха Каролингов, которые объединили под своей властью большинство народов, управлявшихся прежде косматыми королями Меровингами. В отношении ядов тут просматривается явная преемственность. В эпоху каролингского Возрождения сильные мира сего вновь открывали для себя античные тексты; Эйнгард отделывал Жизнь Карла Великого по образцу Светония. Однако незаметно, чтобы отравления, столь характерные для дворцов Юлиев-Клавдиев и Флавиев, приживались при дворах потомков Пипина.