История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

"Нет, говорю, не убьют, я этого не допущу. Попробуй этот мозгляк пальцем меня тронуть, я его в лепешку расшибу, будь он хоть трижды маркиз". Смотрю — графиня от меня отшатнулась, точно я невесть что сказал, и говорит: "Правильно ли я вас поняла, полковник Алтамонт? Неужели английский офицер откажется стреляться с любым, кто вызовет его на суд чести?" — "К черту суд чести, графиня. Вы что ж хотите, чтобы этот пшик упражнялся на мне из пистолета?" — "Полковник Алтамонт, — говорит графиня, — я вас считала порядочным человеком… я думала… но довольно об этом. Прощайте, сэр". И поплыла из комнаты, а нос уткнула в платочек и всхлипывает. Я бросился за ней, схватил ее за руку, кричу: "Графиня!" А она отдернула руку и говорит: "Оставьте меня, господин полковник. Мой отец был генералом Великой армии. Солдат не может отказаться от долга чести".

— Что мне было делать? Все как сговорились против меня. Каролина сказала, что деньги я проиграл, хоть сам я ничегошеньки про это не помнил. И у Дьюсэйса я деньги взял, но это ведь другое дело — он сам мне их предложил. Люди они все были светские, благородные, а маркиз и графиня — из лучших семей Франции. И кончилось тем, что я заплатил, чтобы не обидеть ее: выложил пятьсот шестьдесят золотых наполеондоров, да еще три сотни, что я просадил, когда пробовал отыграться. И знаете, я так и не понял, провели они меня или нет, — закончил полковник раздумчиво. — Иногда мне кажется, что провели… но Каролина так меня любила! Эта женщина не дала бы меня обмануть, нипочем не дала бы. Ну, а если не так — значит, я совсем не знаю женщин.

Неизвестно, был ли полковник расположен поведать Стронгу еще какие-нибудь тайны касательно своего прошлого, но беседу их прервал стук в наружную дверь, и, когда Грэди отворил ее, перед двумя приятелями предстал не кто иной, как сэр Фрэнсис Клеверинг.

— Батюшки мои! Хозяин! — удивленно воскликнул Стронг.

— Зачем пожаловали? — проворчал Алтамонт, угрюмо глядя на баронета из-под нависших бровей. — Уж верно, не за хорошим делом.

И правда, хорошие дела очень редко приводили сэра Фрэнсиса Клеверинга сюда или куда бы то ни было.

Всякий раз как злосчастный баронет являлся в Подворье Шепхерда, целью его было раздобыть денег; и обычно либо у Стронга, либо внизу, у Кэмпиона, его уже дожидался какой-нибудь господин, промышляющий деньгами, и вексель, требовавший оплаты или возобновления. Клеверинг никогда не умел смотреть в лицо своим долгам, хоть и был с ними знаком всю жизнь; пока вексель можно было возобновить, он не считал нужным тревожиться и готов был подписать что угодно назавтра, лишь бы сегодня его оставили в покое. Такого человека не могло бы спасти все богатство мира; он был рожден для того, чтобы разоряться; чтобы надувать мелких поставщиков и попадать в лапы жуликам покрупнее. Одновременно скряга и мот, не честнее тех, кто его обманывал, он оказывался одурачен главным образом потому, что сам был слишком ничтожен для успешного плутовства. Того количества лжи и низких уверток, какое он за свою жизнь пустил в ход, пытаясь прикарманить мелкие займы или увильнуть от небогатых кредиторов, преступнику более отважному хватило бы на то, чтобы сколотить себе состояние. Даже достигнув вершин благоденствия, он оставался жалким пройдохой. Будь он кронпринцем, он и то не мог бы быть более слабовольным, никчемным, распущенным и неблагодарным. Он мог двигаться по жизни, только опираясь на чье-нибудь плечо, а между тем ни одному из своих помощников не доверял и путал все расчеты, строившиеся для его пользы, действуя под рукой против своих же агентов. Стронг давно раскусил Клеверинга и не обольщался на его счет. Они не были друзьями, просто шевалье работал на своего патрона так же, как, будучи в военной службе, совершал изнурительные походы или терпел опасности и лишения в осажденном городе: потому что это был его долг и потому что он пошел на это по доброй воле.

"Что ему нужно?" — подумали при виде баронета оба офицера из гарнизона Подворья Шепхерда.

Бледное лицо сэра Фрэнсиса выражало крайнее раздражение и гнев.

— Итак, сэр, — обратился он к Алтамонту, — вы опять взялись за старые штучки?

— Какие это штучки? — насмешливо спросил Алтамонт.

— Rouge et noir. Вы там были вчера! — крикнул баронет.

— А вы откуда знаете? Вы тоже там были? Да, в клубе я был, но на краевое и черное не ставил — спросите у капитана, я как раз ему рассказывал. А играл я в кости. В азарт играл, сэр Фрэнсис, даю честное слово. — И он обратил на баронета хитрый, притворно смиренный взгляд, отчего тот еще пуще распалился.

— Очень мне нужно знать, сэр, как вы проигрываете деньги, в азарт или в рулетку! — заорал баронет, сдабривая свои слова божбой. — Но я не желаю, чтобы вы пользовались моим именем или связывали его со своим… Черт его дери, Стронг, неужели вы не можете держать его в узде? Говорю вам, он опять воспользовался моим именем — выдал на меня вексель, а деньги проиграл… Я так больше не могу… не могу… такого никто не выдержит… Да вы знаете, сколько я за вас переплатил, сэр?