История политических и правовых учений

Вопреки мнению Ф. Фукуямы, мы наблюдаем выдвижение новых идей и новых политических проектов, направленных на обновление или преобразование существующих государственно-правовых систем. Чаще всего в их основе лежат вечные идеи справедливости, переходящие из века в век и наполняющиеся всякий раз новым содержанием. Тем и хороша наука история политических учений, что она позволяет видеть связь времен, оценивать новые идеи в свете исторического опыта реализации старых.

Среди современных теорий справедливости нами называлась теория Дж. Ролза[159], в основе своей исходящая из традиционной теории общественного договора Локка, Руссо и Канта и направленная против утилитаристских позиций Юма и А. Смита, Бентама и Милля. Справедливость у Ролза — это «первая добродетель общественных институтов, точно также как истина — первая добродетель систем мысли». «Теория, как бы она ни была элегантна и экономна, должна быть отвергнута или подвергнута ревизии, если она не истинна. Подобным же образом законы и институты, как бы они ни были эффективны и успешно устроены, должны быть реформированы или ликвидированы, если они несправедливы». По Ролзу, в справедливом обществе должны быть установлены свободы граждан, а права, гарантируемые справедливостью, «не должны быть предметом политического торга или же калькуляции политических интересов».

Читатель всегда может перенести эти положения на существующие реалии. Например, в России был принят Федеральный закон о так называемой монетизации льгот. Наверное, он хорошо просчитывался с точки зрения достижения задачи удвоения валового продукта, и, несомненно, при этом имела место «калькуляция политических интересов». Однако к Ролзу здесь не прислушались, что и сказалось на последующих событиях.

Другой ценностью, дебатируемой после справедливости или вместе с ней, является демократия. В свое время итальянский социолог Р. Михельс в известной работе «Социология политической партии в условиях демократии» не без оснований констатировал, что большинство социалистических школ считают в будущем возможным достижение демократии, большинство людей аристократических взглядов признают ее хотя и общественно вредной, но осуществимой, в то время как консервативное течение в ученом мире эту возможность исключает полностью и на все времена. «Неверующие в Бога демократии не перестают называть ее детской сказкой, утверждая, что все слова языка, включающие в себя господство массы, — “государство”, “народное представительство”, “нация” и т. д., выражают только принцип, но не действительное состояние. Им принадлежит и теория о том, что вечная борьба между аристократией и демократией на деле, как свидетельствует история, является лишь борьбой между прежним меньшинством, защищающим свое господство, и новым честолюбивым меньшинством, стремящимся к завоеванию власти, желающим слиться с прежним или низвергнуть его».

Социологические исследования привели Михельса к выводу о «невозможности существования цивилизованного человечества без “господствующего", или политического, класса», что «большинство человечества, обреченное жестоким фатализмом истории на вечное “несовершеннолетие", будет вынуждено признать господство вышедшего из собственной среды ничтожного меньшинства и смириться с ролью пьедестала для величия олигархии». Другими словами, могут победить, скажем, социалисты, но не социализм, гибнущий в момент победы своих приверженцев. «Неизменный социальный закон состоит в том, что в любом органе сообщества, возникшем под влиянием разделения труда, возникает по мере его консолидации собственный интерес, интерес сам по себе и для себя».

Отмеченная Михельсом проблема относительной самостоятельности государства по отношению к тем, кто уполномочил избранных представителей власти, еще ждет развернутого исследования применительно к разным государствам современного мира. Наиболее полно она исследовалась только в связи с анализом бонапартизма. Однако Михельсу не откажешь в констатации закономерности появления олигархии. И в этом отношении всегда уместно адресовать читателя к Платону и Полибию, к их рассуждениям о смене одной формы правления другой. Здесь же остается только отметить существование современной позиции относительно принципиальной невозможности демократии[160].