История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

Бисмарк хорошо знал и любил прибалтийские провинции и поддерживал самые дружеские отношения со многими сынами Прибалтики. Он ценил гражданскую позицию Гамилькара фон Фелькерзама и был высокого мнения о прибалтийском самоуправлении. Однако до тех пор, пока Бисмарк надеялся иметь в союзниках Россию, прибалтийский вопрос для него не существовал. Тем не менее он хорошо понимал, что дальнейшее существование прибалтийских немцев на их родине во многом зависит от того, насколько удастся сохранить там донациональное государственное и общественное устройство.

Однако отчуждения между продолжавшими жить по своими старым сословными традициям остзейскими немцами в Прибалтике и жителями новой Германии избежать было невозможно. Ведь в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии не понимали ни ярко выраженной сущности нового мощного национального государства, ни серьезных социальных изменений, которые принесла с собой индустриализация. К тому же в сознании прибалтийских немцев никак не укладывался тот факт, что по-прежнему приезжавшие в большом количестве на работу в Прибалтику немцы из Германии, в основном торговых и технических профессий, перестали легко ассимилироваться в родственном для них обществе. Вместо этого они образовывали свои отдельные профессиональные объединения с символами Германской империи, занимая по царившему в них имперскому духу особое положение. Тем не менее такое не исключало дружественных связей, а обычаи старых провинций продолжали играть большую связующую роль.

Рост национальной активности у латышей и эстонцев

Когда образованный слой немецкого населения в Прибалтике стал воспринимать в качестве главной политической проблемы нарастающее давление со стороны русского общественного мнения, в остзейских провинциях начали происходить глубокие внутренние изменения, заключавшиеся в быстром росте национальной активности у леттов и эстов.

При этом намерений у немцев в проведении планомерной германизации никогда не было. Так, во время ожесточенной дискуссии, состоявшейся в Митаве весной 1819 года после законодательного решения об освобождении крестьян, курляндский пастор Адам Конради (1768–1830), исходя из современных на первый взгляд оснований, порекомендовал осуществить онемечивание леттов, заявив: «Немецкие остзейские провинции должны всегда оставаться немецкими, а для этого, чтобы опередить дурманящий сознание негерманских народностей угар, необходимо содействовать духовному облагораживанию немецкого языка и утвердить основополагающий принцип: больше никаких леттов!»

В ответ шесть других докладчиков из числа «литератов» и дворян высказались за сохранение латышской национальности. Наряду с мыслью о том, что летты в своем языке должны быть ограничены в пределах крестьянского сословия, в лице пастора Карла Фридриха Ватсона (1777–1826) прозвучало и требование Гердера о необходимости уважения коренных народностей. При этом Ватсон подчеркнул, что каждый народ может конституироваться только на своем родном языке, полученном от Бога в качестве хранителя национальной идентичности.

Другой выступавший, а именно старший учитель митавской гимназии доктор Эрнст Траутфеттер (1780–1853), подробно остановился на вопросе «соотношения языков в немецкой Прибалтике». В своем докладе он исходил из того, что каждый народ должен сохранять язык, «данный ему природой и Господом Богом», подчеркнув, что в одной местности два языка не могут одновременно быть главными. «В немецкой Прибалтике немецкий язык должен главенствовать в своем месте, а не немецкий (латышский и эстонский) в своем, – заявил Траутфеттер. – Из самого понятия „немецкая Прибалтика“ вытекает, что в ней господствующим должен быть немецкий язык, причем в естественном, как и государственном, смысле слова он должен являться языком образованных людей как в городе, так и в деревне, а среди крестьян допустим и латышский. Отсюда вытекает и взаимоотношение обоих языков в будущем, где все необходимо предоставить естественному развитию».

«Презираемая некоторыми космополитическая точка зрения вполне может находиться в созвучии с любовью к собственному виду, – продолжал далее Траутфеттер. – Причем немецкий язык может сохранить свое дальнейшее существование только при охране всего того, что присуще коренным народам… Как только первое положение займет предназначенное ему место, то это приведет и к правильному применению второго. Тогда обе части должны послужить тому, чтобы не немецкое в своем терпении не захирело, а немецкое, как творец высшей жизни, сохранило свое завоеванное им неоспоримое право…»