История прозы в описаниях Земли

Морское лёгкое

Выздоравливающий был дома – точнее, в квартирке, которую он приучал себя называть домом, – и держал вахту у окна с книгой, прислушиваясь к звукам снаружи. Он читал: Ведь Пифей заявил, что прошёл всю доступную для путешественников Бреттанию, он сообщил, что береговая линия острова составляет более 40 000 стадий, и прибавил рассказ о Фуле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское лёгкое; в нём, говорит Пифей, висят земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого, похожего на лёгкое вещество, то он утверждает, что видел его сам, обо всём же остальном он рассказывает по слухам. Несколько раз выздоравливающий откладывал книгу, а потом заново читал фрагмент о морском лёгком; он выглянул в окно – по дороге удалялась фигура на скутере; ворона шла по тротуару – без двух минут человек; в кастрюле бурлила солёная вода. Это место из «Географии» Страбона гипнотизировало выздоравливающего. Ему казалось, что сущность морского лёгкого ускользает от научных комментаторов, делавших самые фантастические предположения: у одних оно становилось скоплением медуз, у других – водорослями, вулканической пемзой, айсбергом, водолазным колоколом, северным сиянием и даже апейроном, между тем как наиболее правдоподобной была версия о морском иле, распределённом по отмели во время отлива под покровом туманов северных морей. Как бы ни старался римский географ изобразить своего греческого предшественника лгуном, даже в карикатурном виде донесение Пифея походило на то, что в нём описывалось, напоминая о реально существующих местах, где над туфовыми полями разлетаются брызги атлантических волн. Узнать остров по описанию не составляло труда, ведь выздоравливающий как-то раз останавливался там и, покинув съёмную комнату, бродил на ветру по центральным улицам миниатюрного города, надеясь на некую встречу или убеждая себя, что ищет питейное заведение; в конце концов его занесло в порт, повалил такой густой, такой плотный мокрый снег, что океан едва просматривался; стоя над водой, выздоравливающий подумал (от начала книги уже достаточно далеко, чтобы можно было об этом сказать), что в принципе готов умереть прямо здесь, в порту, не написав о самом городе ни единой строчки. Да и что тут писать, ведь мы не пишем, а только передразниваем чужое, как Страбон передразнивал Пифея, полагаясь на малейший, едва уловимый поворот, чередование галсов и смену направлений ветра, а когда популярные колумнисты и блогеры, отчитываясь о путешествиях в Исландию, писали, что в этой стране совершенно нечем заняться, не на что смотреть и незачем тратиться, выздоравливающий ликовал: туристическая популярность острова бесила его и разжигала ревность. Шатаясь по городу, он чувствовал себя нищим, однако хотел, чтобы всё стоило в десять, в сто раз дороже, чтобы сюда приезжали одни самоубийцы да трудолюбивые читатели Страбона. И хотя это было уже слишком зловеще, его желание в конце концов осуществилось, остров Фуле был освобождён от скользких влогеров благодаря эпидемии, и только ветер тревожил флуктуации морского лёгкого. Он готов был обменять на свободу Фуле не только собственный отказ вернуться туда, но и полную изоляцию, неподвижность и единичность. С этой целью, покинув наблюдательный пост у окна, он передвинул икеевское кресло в тесную квадратную комнатку санузла, взял свой дневник и при свете косметической лампочки над зеркалом принялся переписывать набело, почти ничего не меняя. Только теперь, переписывая без изменений, он понимал значение многих деталей дневника и часто не мог прервать начатый абзац, но не потому, что сам любил прозу с длинными абзацами, – старые романы вроде «Тиранта Белого» вообще обходились без красных строк, – а потому, что теснота не позволяла сделать шаг длиной в красную строку. И всё-таки, стараясь придать своему тексту замкнутую форму, он по-прежнему был недостаточно замкнут.

Робинзон и Вуц