История прозы в описаниях Земли

Хотя робинзонада не была изобретением эпохи Великих географических открытий, литературная предыстория «Робинзона Крузо» Дефо обычно сводится к двум прототипам времён барокко – «Критикону» Грасиана и «Симплициссимусу» Гриммельсгаузена. В первом говорится об испанском моряке, которого столкнули в море, моряк уцепился за дощечку и очутился на острове Святой Елены, где встретил одинокого тарзана: этот «органический» робинзон был рождён пещерой и вскормлен сталагмитом, чтобы вместе со спасённым испанским моряком покинуть необитаемый остров и пуститься в странствие по условным, аллегорическим локациям вроде Амфитеатра чудищ, Болота пороков, Пещеры Ничто и прочих Лабиринтов любви, нагромождение которых явно доставляет автору удовольствие. Что же касается Симплициссимуса, то его робинзонада – философский итог (а не формальное условие) всего романа, якобы записанного соком тропических растений на пальмовых листьях и воспевающего уединённый затерянный мирок в его выгодном отличии от Большого Мира, населённого кровожадным социумом и несовместимого с подвигом веры. Из этого видно, что робинзонада Нового времени генетически связана с религиозным отшельничеством, а через его посредство – с идеалами средневекового рыцарства, так что аналогией к паре «робинзон—буржуа» выступает дихотомия «отшельник—рыцарь»: робинзон – это отшельник, только светский, а отшельник есть высшая стадия эволюции рыцаря. Конъюнктивальные мешки отшельника воспалены от слёз, ибо он стенает о деяниях, совершённых в миру; удалившись от мира, как сэр Персиваль, он посвящает себя молитвам, однако может ненадолго вернуться к ратным подвигам, как Гвильем де Варвик, когда единоверцам угрожают враги Христа, и снова уединиться в постничестве; согласно «Книге о рыцарском ордене» Луллия и «Тиранту Белому» Мартуреля, не кто иной, как отшельник, а в прошлом – действующий рыцарь, служит хранителем рыцарской доктрины, посвящающим неофитов в её смысл и предназначение. Сложив оружие и став отшельником, рыцарь отрекается от странствий, закрепляется на одном месте, как Амадис Галльский на острове Пенья Побре и подражавший ему Дон Кихот – в Сьерра-Морене. Под прикрытием религиозного подвижничества склонность к уединению в диком месте заслужила себе в Средние века алиби социальной приемлемости – Жуанвиль, например, в книге о Людовике Святом упоминает о пропаже матроса с корабля на обратном пути из Седьмого крестового похода: сердобольные крестоносцы подумали, что пропавший матрос избрал высокий путь отшельничества на диком острове, и оставили ему на берегу Лампедузы три мешка сухарей. Начиная с XII века в Европе распространяется сюжет о будущем папе Григории Великом, семьдесят лет просидевшем на безлюдном острове в запертом доме, ключ от которого был выброшен в море, а потом чудесно обретён в чреве рыбы. Самая выдающаяся средневековая робинзонада была создана в арабской Андалусии врачом и философом XII века Ибн Туфейлем, чей герой – опять-таки «органический» робинзон, родившийся из ямки с глиной на острове посреди Индийского океана; анализ градаций клейко-жидкого состояния пузырьков, давших начало зародышу робинзона, вся эта биохимическая лаборатория на дне ямки с перебродившей грязью воздействует на читателя не слабее, чем экстатический галлюциноз в финале арабской книги. Ещё более старый пример духовной робинзонады есть в замечательной ирландской повести X века о плаваниях святого Брендана: некий монах высадился на круглом скалистом острове, дабы укрощать плоть в ожидании Судного дня, к моменту встречи с Бренданом ирландскому робинзону 140 лет, он зарос волосами с головы до ног и питается только рыбой, которую приносит из моря на задних лапах какое-то животное. Выше по историческому течению следы робинзонады не то чтобы теряются, но несколько редеют, в античную эпоху заточение на острове трактовалось как девиация, Авл Геллий, например, передаёт рассказ о девушке, которая превратилась в юношу и за гермафродитизм была сослана на необитаемый остров, а Филострат в «Жизни Аполлония Тианского», напротив, упоминает о греке, который ради спокойной жизни сам удалился на остров – и тем навлёк подозрения в укрытии от правосудия, был схвачен и брошен в тюрьму. Такую же окраску имеют эпизоды из «Энеиды» и «Одиссеи», – но даже эти памятники дают ещё не самые архаические примеры робинзонады. Ужас перед кораблекрушением (спародированный у Рабле в эпизоде телячьей лихорадки Панурга), по-видимому, настолько универсален для морских путешественников всех времён и цивилизаций, что вместе с легендой об островах бессмертия заветная мечта спастись породила миф о необитаемом острове посреди бушующего океана. Египетская сказка «Змеиный остров» рассказывает знакомую историю: спасаясь после кораблекрушения, единственный выживший выбирается на берег острова, изобилующего дичью и плодами; остров принадлежит гигантскому змею с позолоченной чешуёй и представляет собой образ рая, поскольку нет такой вещи, которой бы здесь не нашлось; эта сказка восходит приблизительно к XXI веку до нашей эры.