История прозы в описаниях Земли

Оторвать себя от паутины невозможно, её отростки продеты сквозь пальцы, убегая из-под ногтей бледными тропинками, прорезями в ландшафте. Тёплый воздух вперемешку с ледяным. Первой ударяет волна тёплого, как чьё-нибудь дыхание, без перехода наплывает ледяной – остаётся восприимчивой одна только голова, крутя глазами, она отыскивает другие составные части туловища, свой неразумный мясистый фундамент. Как будто шелковистая занавеска колеблется и, если провести ногтем, издаёт характерный зудящий шорох, только неестественно отчётливый – кто-нибудь скатывается по перилам, преодолевая лестничные пролёты, а также выскальзывает кусок фанеры и устремляется вниз, скрипя уголком о поверхность здания, о стенку лифтовой шахты, – или это наконец раскат грома? Понизу шуршит отстёгнутый провод, нащупывая отверстие для побега, елозит по холодной земле и как-то взвинченно просачивается в нору. Звуки отнимают чересчур много места, это лишний раз подтверждает молния, когда (будто целый штат – с медведем на флаге – воплотился в угловатом, непроницаемом конгломерате горячего и ледяного воздуха, багровых тонов и электричества) вспыхивает в черепе. И снова оказывается темно, как в платяном чулане: затхлый сумрак, где выдавлены силуэты штормовых завихрений. Там, впереди, уже не осталось никаких образов, перспектива высосана грозой и обглодана до скелета, по которому вместо транспортных средств перемещается дымовая завеса от разорвавшихся грибов-дождевиков. Щурясь на вспышку, голова перебирает хаотические карты, ловит позывные с Блаженных островов, колющие рефлексы проскакивают между волосами при очередном всполохе, и, как рисунки на японской ширме, мимо проносятся растрёпанные деревянные двери, мусорные контейнеры, решётки для барбекю, сгустки водорослей, мокрые одеяла, морские атласы, тушки мелких зверей, крупицы стекла и прочие элементы. Правая рука лежит в комоде у стены, под репродукцией картины Аугусто Феррана с видом на холмы и бухту Сан-Франциско, 1850, левую ногу по кусочкам доедают крабы на Соломоновом берегу, голова ссохлась до чёрного жмыха размером с муравья. Из дома на другой стороне улицы выходит какое-то человекообразное в респираторе, и дом больше не кажется необитаемым – я смотрю на его окна, они загорожены соплами кондиционеров, стёкла замызганы, в одном окне красуется портрет теперешнего президента с растопыренным ртом и надписью: «Asshole». Откуда-то тянет морепродуктами, сквозь щели в дверях с едва уловимым бормотанием проникает креветочная вонь. Человекообразное существо в респираторе и синих перчатках касается обувью тротуара и сразу отдёргивает ногу, запрыгивает с пустой улицы обратно, почуяв в атмосфере необычное колебание: на улице больше не пахнет шампунем, бананами и компостом, – но потом всё-таки покидает убежище. Останавливаясь у витрины, которую не успели зашить фанерным листом, человекообразное примечает движение частиц пыли в безлюдном помещении, как она циркулирует среди задранных ножек стульев и окутывает сверкающие агрегаты кофейной машины; в этот момент человекообразному кажется, что течение времени застопорилось, человекообразное начинает задыхаться и хрипеть в своём наморднике от Луи Виттона, и стёкла очков у него индевеют. Поперхнувшись намордником, оно валяется посреди пустыря на задворках Mission, где нет ни завтра, ни вчера – только чемоданы на колёсиках, в которых спрятаны полиэтиленовые пакеты, в которых спрятаны пластиковые бутылки, в которых вакуум.

Джастин Филипс и хронология событий