История разведенной арфистки

Сам отец был бледен и тих, и то, как он переворачивал страницы газеты, наводило на мысль, что смерть отнимала слишком много сил у читателя газеты. Но тем не менее он вовсе не выглядел больным или угнетенным, как если бы смерть была тяжелым, но успешным операционным вмешательством, после которого смерть уже не была неотвратимой. Было ли это правильным, изумлялась спящая арфистка, использовать этот подарок, этот дар, для того чтобы сказать последнее «прощай» перед путешествием? Она побрела на кухню, чтобы спросить у матери, является ли последнее прощание – такое, как в данном случае, – чем-то таким, что причинит ему еще большую боль – за исключением того, что кухня оказалась перемещенной в неизвестный ей угол квартиры, а на месте, где она когда-то была, находилась теперь ванная комната с намертво заколоченным окном? Бледная женщина, погруженная в розоватую пену, лежала в ванне; глаза ее закрыты, но кто она такая? Это не ее мать, это кто-то совершенно посторонний. Внезапно глаза широко раскрываются. И теперь видно, что она молода и что это, скорее всего, владелица квартиры.

Утром мать позвонила ей, извиняясь за столь ранний звонок.

– Прошлой ночью ты не смогла меня отыскать. Вот я и звоню тебе, чтобы ты не исчезла… Куда вы там летите?

– Ты поступила совершенно правильно. Но что случилось с тобою? Пробыла один-два дня в Иерусалиме и вот снова уже вернулась в Тель-Авив. Уж не жалеешь ли ты, что приняла решение не связываться с этим своим пансионом?

– Сожаление, дочь моя, есть тоже часть жизни, – сказала уклончиво мать. – Но тебе, моя милая, не из-за чего тревожиться – в любом случае мы больше не намерены втягивать тебя в свои эксперименты.

Нóга ознакомила мать с деталями, касающимися выступления оркестра в Японии. Она произносила названия японских городов, выговаривая их как можно четче, буква за буквой, на случай возникновения чрезвычайной ситуации, внятно и подробно разъяснив, как разыскать ее, пользуясь телефонным кодом и на всякий случай напомнив о поясном времени и высокой стоимости международных разговоров. Но она не сказала ни слова о второй арфистке, выбывшей в последнюю минуту, из-за чего все собственные ее надежды могут оказаться тщетными.

– Замечательно, – резюмировала мать. – Прекрасно. Ты совершенно успокоила меня. Теперь я буду спать хорошо.

В свою очередь дочь захотела узнать, сколько было ей лет, когда их семья выехала из квартиры, где она появилась на свет, в ту, где она выросла.

– Сколько тебе было? – молчание. – А зачем тебе это?

– Просто так.

– Но ты же знаешь меня. «Просто так» – не бывает.

– Ну, допустим, что это – из-за сна.

– Накануне отлета?.. Ты хочешь убедить меня, что у тебя есть достаточно времени для подобных снов?

– Это был сон, который явился, не спросив разрешения.

– И как я могу дать тебе удовлетворительный ответ, если я до конца не уверена, сколько тебе сейчас.

– Ты… не уверена?!. Мама!

– Да. Пусть это странно… Но я сама желала бы убедиться, что тебе сейчас сорок три.

– Три?.. Почему три? Откуда ты взяла это три? Два месяца назад это едва-едва было два!..

– Нет даже двух? Так почему же ты думаешь, что как женщина ты безнадежна?

– Безнадежна? В каком смысле – безнадежна?

– Прости меня. Ни в каком. Я говорила тебе уже, что эта история с Ури выжирает меня изнутри. Но я ничего не сказала, верно ведь? Хорошо, хорошо. Пусть будет сорок два. И тогда, если мы начнем отсчитывать время с того момента, когда мы двинулись с улицы рава Овадии в квартале Керем Авраам на улицу Раши в районе Мекор Барух – другими словами, из квартиры, в которой ты родилась, в ту, где ты выросла, тебе было всего пять, от силы пять с половиной. В начале этого переезда я уже была беременна Хони, который появился на свет уже в новой квартире, которая, к слову сказать, никогда не была новой – и никогда уже не будет. Но скажи, дорогая, – зачем ты разгребаешь прошлое? Что произошло в твоем сне?

– И ты, и папа всегда отказывались показать мне ту квартиру, в которой я родилась, хотя всякий раз описывали ее как великолепную, с необыкновенным видом из окна.

– Да. Великолепный вид… из любого окна, а не только из какого-то одного. Но сейчас, я уверена, при таких темпах строительства и таком количестве новых зданий в округе никакого вида никому уже не откроется. Да, квартира была совершенно очаровательна, в окружении, которое с тех пор сильно изменилось, становясь с каждым годом все, так сказать, «черношляпней и черношляпней»… Как это и происходит повсюду.

– Но если та квартира была так хороша, чего же вы уехали? Почему?

– Почему, почему… Ты твердишь эти свои «почему» из-за своего сна?

– Допустим, что так.

– Хорошо. Мы уехали оттуда потому, что на этом настаивал твой отец.

– Почему?

– Опять «почему»? Что тебе приснилось такого, что ты так дергаешься?

– Папа приснился мне впервые с тех пор, как он умер.

– И что с того? Папа… Все в свое время. В моих снах только на этой неделе он появлялся три раза.

– И что-то рассказал?

– Нет. Он говорит, только если мы о чем-то его спрашиваем. В остальное время он словно участник массовки, стоит молча.