История разведенной арфистки

Втиснувшись в кресло возле круглого иллюминатора, израильская арфистка проплывала над белыми ледяными озерами, обдумывая свой прерванный сон. Предоставит ли ей ее воображение еще одну возможность поговорить с молчаливым ее отцом дополнительно? И сейчас, поскольку сон ее был так неожиданно прерван, – сможет ли она усилием воли заставить себя снова уснуть? И она грустно улыбнулась бабушке многочисленного семейства, расположившейся с ней рядом, – величественной, высокой, налитой исполнительнице, в руках которой огромный контрабас выглядел как ученическая скрипка, выросшая вдруг каким-то необыкновенным образом. Дородная уроженка Голландии в ответ тоже улыбнулась ей, хорошо понимая причины беспокойства соседки. Отработав в составе оркестра не один год, она тем не менее верила, что администрация как-нибудь да найдет в Японии музыканта, способного сыграть партию второй арфы.

– Любой музыкант в оркестре, – сказала она, – особенно после стольких и таких сумасшедших репетиций отдаст все что угодно, только бы не упустить возможность сыграть Дебюсси.

А тем временем Ледовитый океан становился под ними все больше и белее, а слова старейшего оркестранта сделали для ее спокойствия больше, чем заверения дирижера и даже административного директора, так что спустя какое-то время Нóга спросила соседку, не возражает ли она против того, чтобы задернуть штору, приглушив ослепляющее сияние полуденного солнца.

– Меня лично, – ответствовала великанша-бабушка, – свет никогда не беспокоил. Могу спокойно спать, даже когда мои внуки начинают играть в моей кровати, забравшись в нее ночью.

Обрадованная и благодарная за подобную благожелательность израильтянка, зная, как это приятно всем бабушкам и дедушкам на свете, поинтересовалась возрастом и количеством этих любителей ночных игр, внуков.

– К этой минуте, – отвечала ей словоохотливо контрабасистка по имени Пирке Виссер, – всего лишь семь, но это только начало… – И пораженная Нóга пожелала увидеть их фотографии, но оказалось, что, следуя каким-то своим мотивам, бабушка Пирке, отправляясь в далекие путешествия, никогда не берет этих фотографий с собой, храня их исключительно в своей памяти. Взамен этого, если это арфистке интересно, она готова поведать ей множество изумительных историй о них.

Ощущая тепло и уверенное спокойствие, исходящее на нее от этой непоколебимой громады, Нóга прислонилась головой к задернутому шторкой оконцу и, устроившись поудобней, задремала, очнувшись лишь от чьего-то легкого прикосновения. Пожилой музыкант, «первая флейта», непостоянный ее любовник, сидевший вместе со старейшинами в отсеке бизнес-класса, захотел представить ее жене дирижера, пожелавшей поблагодарить ее.

– Поблагодарить – меня? За что?

– За плетку, которую ты ей подарила.

– Подарила – ей?

– То, что подарено ее мужу, равным образом принадлежит и ей. Разве нет?

На большинстве откидных столиков туристического класса уже громоздились коробки с едой, предлагая на выбор японскую или израильскую, кошерную, пищу.

– Подожди, – сказала она Манфреду, пытавшемуся вытащить ее из кресла. – Я хочу поесть.

– Да не беспокойся ты, – уверил ее он, – там тебя ожидает такое…

И он повел ее вниз по проходу, отдернул занавеску и провел ее в бизнес-класс, благоухавший ароматом изысканнейших вин, где, сбросив башмаки, сидел в свободной позе уже дирижер в шортах, дружелюбно приветствовавший ее и тут же представивший ее своей жене, шумной и очень хорошенькой американке, тоже заметно подвыпившей, сразу заключившей арфистку в объятья. Здесь же выяснилось, что жена маэстро больше была в восторге от идеи использования плетки, чем даже от нее самой. Поскольку подарок подобного орудия дирижеру оркестра являлся, по ее мнению, не просто блестящим жестом, но и призывом к действию. А потому она настаивала, чтобы плеть эта продемонстрирована была консервативным дирижерам, склонным к слишком большой осторожности, подобно собственному ее мужу, проявлявшему это качество при исполнении музыки, отмеченной признаками постмодерна и экспериментаторства. Именно такая плеть, а не взмах дирижерской палочки, способна была взбодрить равным образом как дирижеров, так и обленившихся музыкантов. И она указала на юного композитора, чье имя было ван ден Броек, – он лежал, завернутый в скатерть, напоминая при этом покойника, доставляющегося домой после доблестной гибели на поле боя, – сказав при этом Нóге:

– Вот, например, есть у нас весьма одаренный молодой человек, порадовавший музыкальный мир оригинальными, пусть даже чересчур меланхолическими арабесками, но каждый – и более других мой муж, ломает голову над тем, как заставить его вернуться к жизни хоть на несколько минут.