История разведенной арфистки

Сам профессор уже много лет не был в Израиле и чувствовал себя неуютно при виде запустения, в котором находился дом его детских лет. Он бродил по комнатам, не преставая говорить, небрежно прикасаясь то к одному, то к другому предмету, дотрагивался до мебели, сильно поврежденной временем, стараясь делать это так, чтобы его ученики, в большинстве своем выходцы из небедных семей, не прониклись презрением к его родовому гнезду, к его корням.

Время от времени он бросал взгляд в сторону массовки, где, не двигаясь, стояла бесспорно самая судьбоносная фигура его юности, и трудно было сказать, уверен ли был он в том, что он видит – реальность или нечто воображаемое. Казалось, что он никак не может решить для себя, что там была настоящая женщина.

Его ученики – будущие студенты-психологи, хорошо усвоившие его теории, объясняющие умственные нарушения у детей, старались понять причины того видимого неудобства, с которым протекала встреча профессора с его родителями, тем болезненным и, прямо скажем, безумным опытом, который окончился некогда его помещением в сумасшедший дом, столь революционно взрастившим немыслимые изменения его сознания. И, в противоположность утвержденному сценарию фильма, герой его, похоже, вовсе не жаждал сводить счеты со своими родителями, более того, безусловно одобрял ту непреклонную твердость, с которой они обошлись с ним в те далекие дни.

Престарелые родители тем не менее испытывали совместную тревогу, боясь быть проклятыми прямо перед объективом заграничной камеры. Мать обращалась к съемочной группе на иврите, пытаясь рассказать, какую опасность представлял в юные годы их уважаемый профессор. А отец, по случаю столь важной встречи облачившийся в старомодный костюм, теребил кожаный галстук с лицом, посеревшим от стыда; в глазах его стояли слезы.

Так что не оставалось ничего иного, как остановить съемки и разрешить их участникам прийти в себя от возникших у них вопросов, попробовав догадаться о дальнейшем развитии сюжета.

Комната тем временем наполнялась все большим и большим количеством людей, как имевших, так и не имевших отношения к происходящему, и израильские гримеры ловко убирали капли пота с разгоряченных лиц сына и его родителей, равно как и со лбов участников массовки, несмотря на то что оттуда не доносилось ни слова. Элиэзер ловко подкрался к Нóге, прошептал ей на ухо вдохновляющую новость: поскольку работа в массовке при съемке документального фильма вдвойне неопределенна и хаотична, он потребовал – и получил от продюсера двойную оплату прямо сейчас, ибо никто не знал, что может произойти на съемочной площадке через два часа – не исключая и того, что настоящая героиня давно минувших событий возникнет из небытия и тогда ей, Нóге, не останется ничего иного, как, не теряя достоинства, удалиться.

И, не теряя времени и не тратя лишних слов, он осторожно опустил плотный конверт в ее сумку.

Это был независимый фильм, снимавшийся студентами американского факультета философии, которым не хватало опыта киносъемок, а потому они пригласили, так сказать, за компанию студентов факультета изящных искусств своего университета, организовав совместную группу немалого, скажем прямо, размера, способную снимать биографические картины о людях науки, включив в этот список исчерпывающий и всеобъемлющий тур по Израилю. До сих пор и съемки, и озвучание проходили вполне удовлетворительно, но здесь, в доме, где протекали детские годы героя, в окончательной конфронтации с его родителями, появилось ощущение того, что проект забуксовал. Требовалось терпение для того, чтобы разобраться и понять, почему интеллигентные и культурные эти люди единственного и обожаемого сына упекли в палату сумасшедшего дома на столь продолжительный срок и почему по прошествии множества лет и после того, как сын этот превратился в прославленного психиатра, сын не только не выместил на них все свои обвинения и обиды, а, наоборот, всячески одобрял и благодарил их.

В этом и была трудность, которая не нуждалась в объяснении и понимании ни в отцовских слезах, ни в материнской ярости, более того, даже в объяснениях сына, прибывшего из-за границы, нужен был просто перерыв, чтобы изменить подход и, возможно, местонахождение и угол наклона кинокамеры, подбор другого освещения, и в особенности важно было уточнить вопросы и наладить взаимодействие. В этот момент и появилась, наконец, жена профессора. Она вошла в комнату, где шли съемки, привлекательная американка ростом выше, чем ее муж, в сопровождении их юного сына, так же возвышавшегося над отцом. С какой-то трогательной застенчивостью они подошли к израильским старикам, разговор с которыми был несколько затруднителен, но исполнен должным уважением и любовью. И вслед за американской невесткой, почти что с непоказной искренностью обнимавшей родителей мужа, внук тоже обнял их и даже расцеловал.

А вслед за этим студенты, обступившие престарелую пару, принялись пожимать им руки и поглаживать по плечам.