История разведенной арфистки

– Он кажется мне менее тяжелым и неудобным с тех пор, как мы с тобою расстались. А что до тебя – несмотря на то, что ты выкатывал его, поднимал, и, возможно, в конце концов, понял, как настраивать его, не думай, что ты знаешь о нем все.

– Речь не о нем, а о тебе. Потому что с первой минуты ты была моим инструментом. Так что сейчас, когда я вспоминаю, как этот хасид, которому и в голову не приходило, что ты играла в субботу, потому что в один прекрасный день ты получишь разрешение сыграть в Храме – история, о которой ты прожужжала все уши, повторяя ее снова и снова…

– Ладно, признаю, что время от времени я повторяюсь… Но так я напоминаю самой себе о детстве, которое было таким хорошим и счастливым, в отличие от твоего – мрачного и тяжелого.

– Заткнись. Оставь мое детство в покое и послушай. Не таким уж прекрасным было твое детство, если лучшим воспоминанием от него осталось то, что ты, стоя на ступеньках лестницы, могла поболтать с небритым ешиботником, который много лет спустя порадовал тебя тарелкой с фруктами и видом своего отпрыска.

– Мне приходилось на тех же ступенях разговаривать и с вежливым, гладко выбритым солдатом… Но вообще – что все это значит? После стольких лет жизни врозь ты появляешься, весь пылая от ревности? Кажется, визит твой заканчивается несколько странновато.

– А он заканчивается потому, что я упомянул об этом твоем, видно, не совсем еще забытом юношеском увлечении?

– Его отец предсказал, что я буду когда-нибудь играть в Храме. Правда, для этого, сказал он тогда же, мне придется поменять пол и превратиться из девушки в красавца-мужчину…

– Ну уж нет, моя милая, мой визит на подобной ноте я закончить не могу, даже если именно такое завершение по душе тебе. Потому что меня вдруг заинтересовал вот какой вопрос – не думала ли ты иногда о возможности – пусть не всерьез, пусть в шутку – превратиться в стройного паренька?

– Что за мысль! Каким образом? А главное – зачем?

– А затем, чтобы никого не рожать.

– Нет… и нет. Если я чего и хотела, так чтобы никто и ни к чему меня не принуждал. Особенно в том, что касается детей. А уж если бы до этого дошло, я хотела бы иметь ребенка по собственной воле, при общем желании обоих его родителей.

– И потому, видно, ты втайне от меня и сделала аборт, когда случайно забеременела?

– Втайне – потому, что не хотела тебя огорчать.

– И достигла прямо противоположного.

– Ты только и искал повода, чтобы причинить мне боль. И оскорбить меня. И в течение последующих долгих месяцев, после того как ты узнал об аборте, ты все думал, как бы посильнее наказать меня. И придумал – отказавшись со мною спать. Говоря, что у тебя пропало желание. Но это не сработало, я знаю – ты не потерял желание заниматься со мною сексом, оно просто переполняло тебя, ты был им отравлен, словно ядом, а когда ты спохватился, что отрава переполняет тебя всего, – было уже поздно. Твой яд отравил все мои желания.

– Я принял это, как принимают заслуженную кару. Ибо ни разу я не сумел добиться от тебя простого признания: «Да, я виновата». Ты, Нóга, по праву могла бы возглавлять любое судилище, с непоколебимой уверенностью в себе вынося любое решение, если только речь не шла о тебе самой. Себя ты всегда оправдывала.

– Судилище? – воскликнула она в изумлении. – Погоди… откуда у тебя родилась такая идея? Твоя непоколебимая вера в мои достоинства, честно говоря, смущает меня, и сильно. Послушай, Ури, если ты не хочешь превратить в прах свою любовь, лучше тебе прямо сейчас отправиться на работу. Иди… И не забудь захватить ее с собой. Пока я сама не превратилась в руины.

41

Пораженная последними этими словами, которые она выпалила, не подумав, но зная по собственному опыту, как он их воспримет, она вдруг с неподдельным сочувствием посмотрела на него, лихорадочно соображая, каким образом могла бы она отречься от них. Но Ури, резко повернувшись, быстро влез в туфли и, мрачнея с каждой секундой все больше и больше, двинулся в кухню, где на спинке стула висел его пиджак, снял его, встряхнув, и надел, после чего, захватив галстук, направился к старому и хорошо ему знакомому платяному шкафу, в котором, как он помнил, было большое зеркало.

Его бывшая жена последовала за ним.

– Нет, нет, – мягко сказала она, увидев, как он разглядывает галстук. – Нет, Ури, галстук тебе не нужен.

Он холодно посмотрел на нее.

– Послушай меня… Я говорю для твоей же пользы. Галстуки никогда тебе не подходили. Они придавали тебе вид человека высокомерного, привыкшего командовать всем вокруг. Особенно сейчас, когда у тебя в волосах уже седина.

– Скажи мне, – процедил он, мужественно пытаясь завязать узел, – скажи мне, какое тебе до всего этого дело.

– Вот такое. Мне есть дело.

– Что это за ответ? – Он передразнил ее насмешливо: – «Такое!!». Почему ты говоришь «есть». А почему бы не признаться, что «нет».

– Мое «есть» вполне естественно.

– Естественно заботиться, как я выгляжу? Это тебя совершенно не касается. Мне не требуется ни твоего разрешения, ни одобрения. Не требуется ни-че-го.

Он рванул криво завязанный галстук и начал все сначала.