История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Рильке сопроводил книгу предисловием-рассуждением о неуловимой природе кошек – это был первый текст, написанный им по-французски. Он открывался вопросом: «Знает ли кто-нибудь кошек?» В отличие от собак, чья неизменная преданность человеку представляется сразу и прекрасной, и трагической: «Кошки – это просто кошки. А их мир – это кошачий мир, от начала и до самого конца. Думаете, они смотрят на нас?» Едва ли, продолжает он; взгляд кошки может быть устремлен на человека, а она в то же самое время может не помнить о его существовании.

Когда книга вышла, на нее натолкнулся Курт Вольф, первый издатель Кафки. Он объявил рисунки «поразительными, почти пугающими». А художник-постимпрессионист Пьер Боннар даже послал «мадам Рильке» письмо, полное похвал «Мицу». Не удивительно, что, уже прославившись как художник, Бальтюс не переставал воздавать хвалу Рильке. Он был «прекрасный человек – очаровательный. У него была красивая голова, огромные голубые глаза. Голос у него был слегка дремотный и неизменно околдовывающий».

Поэт всегда относился к мальчику как к равному. Об одной из серии рисунков двенадцатилетнего подростка он сказал ему так: «Их замысел очарователен, легкость исполнения демонстрирует богатство твоего внутреннего видения; композиция неизменно подчеркивает превосходство сделанного тобой выбора». Если бы на листы из этой серии могли взглянуть два разных художника одновременно, то, по его мнению, они испытали бы «совершенно несходную, но при этом одинаково сильную радость».

После выхода «Мицу» Рильке заперся в Мюзо на всю долгую, холодную зиму, и в феврале 1922 года все пятьдесят пять «Сонетов об Орфее» были готовы. Источником вдохновения послужила смерть подруги его дочери, юной танцовщицы Веры Кнуп, которая, страдая от лейкемии, вынуждена была вместо танца обратиться к музыке. Как и в случае с «Элегиями», Рильке утверждал, что стихи приходили к нему сами, почти бессознательно. Позднее критики скажут о «Сонетах», что они стали перекрестком, с которого начался путь Рильке в его самую зрелую поэтическую фазу. Однако для него самого они были лишь переизбытком материала «Элегий», которые он тоже закончил единым «духовным натиском» в том же году.

В ту весну его дочь Руфь вышла замуж за молодого адвоката по имени Карл Зибер. Рильке на свадьбу не поехал и мужа дочери так никогда и не увидел. «Мне очень хочется не делать ничего, – говорил поэт примерно в это же время Бальтюсу. – Если бы ты представил себе, что злой волшебник заколдовал меня, превратив в черепаху, то ты был бы недалек от истины: меня покрывает толстый и прочный панцирь безразличия к любым вызовам».

Клоссовска тоже все сильнее ощущала пустоту в своей жизни там, где должен был быть Рильке. Из пяти лет, прожитых ими вместе, часть времени поэт неизменно проводил вдали от нее или запершись, в одиночестве. Она тяжело воспринимала его отсутствие. «Но ведь мы живые люди, Рене», – сказала она ему перед одним из его отъездов. К тому же Клоссовска поняла, что жить лишь на ее заработки художницы становится затруднительно – Рильке, очевидно, не помогал, – и, забрав мальчиков, она перевезла их к сестре в Берлин. Так они и жили между Германией и Швейцарией еще два года, и Клоссовска регулярно сообщала Рильке о развитии Бальтюса как художника. «У него появляется своя публика, – писала она. – Рене, он будет великим художником, вот увидишь…»

Хотя связь Рильке с Клоссовской закончилась примерно тем же, чем и со всеми остальными женщинами, – тесным отношениям поэт предпочитал одиночество, – но ее сыновей он продолжал поддерживать всю свою жизнь. Когда Пьеру Клоссовски исполнилось восемнадцать, Рильке устроил его секретарем к Андре Жиду, который как раз писал роман «Фальшивомонетчики» и нуждался в помощнике. Рильке без конца задавал другу вопросы о том, сколько денег понадобится мальчику, что ему нужно изучать, какие цели ставить перед собой в работе. Впоследствии Пьер стал автором влиятельных монографий о Ницше и маркизе де Саде, переводчиком Кафки, а также весьма недурным художником.

В это же время Рильке подал идею отправить в Париж Бальтюса, которому тогда было всего шестнадцать. Как когда-то Рильке, молодой художник будет прогуливать там школу, взяв себе в учителя и наставника город. Благодаря «Мицу» он невероятно рано добился признания. Рильке подарил Бальтюсу том истории панельной живописи Вильгельма Воррингера и отправил мальчика в Париж на попечение все того же Жида.

В январе 1925 года Рильке посвятил Бальтюсу свое новое стихотворение, «Нарцисс». В нем он осмысляет чрезвычайно высокую самооценку юноши как необходимое условие его пробуждения как художника. Всю осень того года Бальтюс провел в Лувре, копируя картину Никола Пуссена «Эхо и Нарцисс», в которую вставил свое посвящение: на камне написано Á René.