История Рильке и Родена. Ты должен измениться

С самого начала войны Рильке задавался вопросом: «Где мое место?» Было время, когда в начале боевых действий песни солдат, эшелонами отправлявшихся на фронт, наполняли его сердце гордостью за свою австрийскую родину. Но тот патриотизм сошел на нет, когда он собственными глазами увидел чудовищные потери войны, и постепенно стал присоединяться к растущему пацифистскому движению.

Когда его отпустили из армии, он вернулся в Мюнхен, но вовсе не потому, что ощущал какое-то особое родство именно с немецкой нацией. «У меня позади столько потерянных или почти прошедших мимо меня лет, что сейчас я ожесточенно живу, стремясь обрести какую-то внутреннюю собственность», – писал он. Распад Австро-Венгерской империи в 1918 году лишь утвердил его в постоянном ощущении бездомности. Рильке вдруг обнаружил, что по закону он теперь гражданин Чехословакии, хотя не знает даже языка этой страны.

К тому времени Рильке уже и с родным языком во многом утратил связь. По-французски он теперь говорил, как француз, и зачастую в немецком ему не хватало слов. Взять хотя бы «ладонь»: у французов есть paume, у итальянцев – palma, и только немцы не имеют особого слова для обозначения внутренней поверхности кисти руки. Ближайший найденный Рильке эквивалент может быть передан приблизительно как «тарелка руки». Оно мгновенно порождало образ – нищий, дожидающийся милостыни на паперти, – как нельзя лучше отвечающий тому ощущению обеднения языка, которое Рильке испытывал по отношению к немецкому.

Конец жизни Рильке провел во франкоязычной Швейцарии, где снова сменил имя с Райнера на Рене. Среди франкоговорящих народов Европы антинемецкие настроения были все еще очень сильны, и Рильке пришлось начинать писать по-французски, а вскоре он поймал себя на том, что и думает на нем же. Писать стихи на неродном языке было, разумеется, трудно, но и здесь поэт обрел неожиданные возможности: заново учась говорить, он, как ребенок, открывал для себя мир, учился видеть его другими глазами.

В 1919 году Рильке вошел-таки в эмоциональный «поворот», который назрел в нем еще до войны. Как поэт он до конца останется одиноким, однако теперь он готов был к той «сердечной работе», в которой так долго себе отказывал. Впервые в жизни ему захотелось что-то дать людям.

Черноволосая художница-полячка Баладина Клоссовска была еще замужем, когда десятью годами раньше они с Рильке познакомились в Париже. Ее муж, немецкий историк искусства Эрих Клоссовски, написал для журнала «Ди Кунст» книгу, которая вышла в той же серии, что и монография Рильке о Родене. Несколько лет писатели время от времени встречались, в том числе в тот год, когда Роден уволил Рильке с должности своего секретаря, и поэт пригласил обоих Клоссовских в свою крохотную квартирку на чтение «Часослова».

После войны Баладина, гражданка Германии, вынуждена была покинуть Париж. Она поселилась в Женеве, ее брак распался еще в 1917-м. Два года спустя Рильке, приехав в Женеву с чтениями, разыскал художницу. Пятидневный визит поэта затянулся на целых пятнадцать дней, так как старые знакомые быстро стали любовниками.

Скоро они уже писали друг другу по три письма в день, а к лету 1921 года взялись обустраивать общий дом. Им стал средневековый замок Мюзо в долине Роны – приземистый каменный прямоугольник на вершине скалы, больше похожий на развалины замка с периметром внешних защитных сооружений. Эти серые с фиолетовым оттенком зубчатые стены напоминали гору Сезанна, а разруха внутри – осыпающиеся каменные стены, отсутствие электричества и воды – пришлась бы по душе Родену.

Рильке стал заботливым и любящим отцом для двоих сыновей Клоссовской, начинающих художников. Старший, Пьер, писал книги, в то время как младший, Бальтазар, в свои одиннадцать лет уже замечательно рисовал. Когда его, долговязого голенастого нарушителя спокойствия, не приняли в школе в продвинутый класс, Рильке заявил директору школы протест, сказав, что беда не в оценках мальчика, а скорее «в излишнем педантизме со стороны школы».

В какой-то момент к дому прибилась бродячая ангорская кошка и осталась там жить. Ей дали имя Мицу, она стала любимицей Бальтазара. Когда кошка сбежала, мальчик нарисовал серию из сорока листов, на которых резкими чернильными штрихами запечатлел все, что они с кошкой пережили вместе. Они вместе спали, вместе ели, вместе встречали Рождество. На последнем листе серии Бальтазар нарисовал свой автопортрет, где он вытирает слезы.

Рильке был поражен примитивной силой рисунков мальчика и их какой-то внутренней беззащитностью. Вообще, они так ему понравились, что он даже договорился об их издании отдельной книжкой.

Книжку назвали «Мицу», а Бальтазар, по совету Рильке, подписал ее своим прозвищем – Бальтюс. Прозвище закрепилось и осталось с ним на всю его долгую творческую жизнь одаренного и неоднозначного художника-модерниста.