История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века

Патриарх Макарий и его свита, зажившиеся в Москве, начали скучать по родине и усердно просили царя об отпуске. Алексей Михайлович наконец согласился и отпустил патриарха, щедро одарив его. 23 марта на пятой неделе Великого поста антиохийцы выехали из Москвы; но едва они с большим трудом по причине распутицы добрались до Волхова и встретили там праздник Пасхи, как прискакал царский гонец и воротил патриарха назад. Гонец объявил, что царь имеет нужду в нем для важнейших тайных духовных дел. На этом обратном пути от греческих купцов, ехавших из Москвы, патриарх услыхал, что царь поссорился с Никоном вследствие высокомерия и грубости последнего. Неизвестно, из-за чего, собственно, вышла ссора; узнали только, что вспыльчивый Алексей Михайлович в пылу спора с Никоном назвал его мужиком, то есть невежей, и на замечание, что он ему духовный отец, отвечал, что предпочитает иметь отцом антиохийского патриарха, – и немедля послал вернуть сего последнего. Однако, когда Макарий приехал опять в Москву, он не мог добиться точного ответа на вопрос, зачем его вернули. Сам Никон ему объявил, что его присутствие нужно для участия в церковном соборе, который тогда был созван по вопросу о крещении ляхов. Макарий стал на сторону того мнения, которое считало новое крещение папистов несогласным с церковными правилами. Царь согласился с ним и в этом смысле издал указ. Потом оказались и еще некоторые поводы к возвращению антиохийского патриарха, а именно участие в осуждении новой арианской ереси (протопоп Неронов) и прибытие в Москву молдавского митрополита Гедеона. Этот митрополит приехал в сопровождении большой свиты послом от господаря или воеводы Стефана с предложением подданства от него лично и от всей Молдавской земли. Но царь гневался на воеводу за то, что он помогал ляхам против казаков; вообще Алексей Михайлович не верил в искренность сего предложения и считал его обманом, несмотря на предъявленные послом письменные уверения иерусалимского патриарха. Благодаря заступничеству Макария царь наконец смиловался и согласился на условия, о которых просил воевода, а именно: помогать ему своим войском против татар и турок, утвердить за ним пожизненное господарство, в течение десяти лет не требовать дани и прочее. Но дело ограничилось взаимными подарками и почестями; а действительное подданство, как и следовало ожидать, не состоялось. Алексей Михайлович, однако, это время так высоко думал о своем могуществе и своих обязанностях в отношении к православию, что обнаруживал желание ополчиться на мусульман и освободить от их ига православный Восток. Эту свою мечту он высказал проживавшим в Москве греческим купцам, когда в день Пасхи в соборе подозвал их к себе и роздал им красные яйца; о чем купцы рассказывали потом антиохийцам.

В одно из следующих воскресений патриарх Макарий со свитой присутствовал в соборе при хиротонии Иосифа, архиепископа Астраханского. Царь и оба патриарха сидели в креслах на высоком помосте, на уступах которого расположились архиереи; вокруг амвона стали шесть халдеев в красных кафтанах с широкими рукавами и жезлами в руках, в высоких красных колпаках. Когда новопосвященный произнес исповедание и начал читать Символ веры, все поднялись. За обедней совершено было его посвящение. А потом во время царского стола он, окруженный халдеями и сопровождаемый боярами, ездил окроплять кремлевские стены. На другой день он окропил вторую стену (Белгород), а на третий остальную. Затем подносил подарки царю, патриарху и всему духовенству, присутствовавшему при его освящении.

На глазах антиохийцев происходили и приготовления к задуманной царем шведской войне. По словам Павла Алеппского, в Новгород и Псков отправлялись обозы с боевыми и съестными припасами для войска. Между прочим, отправлена масса свиных туш, по обычаю разрубленных пополам для более удобного их вяления. Запасы эти привозились из разных областей, и даже из отдаленной Сибири. На реках Каспле и Белой строилась большая флотилия стругов для сплава ратных людей и запасов вниз по Западной Двине. В то же время отовсюду собирались ратные люди, которых снабжали огнестрельным оружием, отчасти получаемым из иностранных государств, отчасти изготовленным дома царскими оружейными мастерами. На военные расходы, кроме повсеместного денежного сбора по 25 копеек со двора, с архиерейских домов и монастырей взималась десятая часть из их казны и сельскохозяйственных имуществ; с торговых людей десятая часть их капиталов, а со служилых людей, почему-либо не явившихся лично или не выставивших положенное число ратников, взимались особые за то деньги. Таким образом, царь приготовил средства для войны, не трогая собственной казны; причем он будто бы архиереям и игумнам обещал по заключении мира взятое у них, возвратить вдвое.