История России. Киевский период. Начало IX — конец XII века

После вопроса о сочинителе «Повести» важен вопрос об ее источниках. В этом отношении господствует мнение, что летописец пользовался некоторыми сказаниями и повестями, будто бы написанными еще до него. Внес ли эти сказания сам начальный летописец, или они внесены в летопись позднее, о том существуют разные предположения ученых; ибо начальная летопись не дошла до нас в своем первобытном виде, а дошла с сокращениями, вставками и искажениями, которые делали в ней позднейшие списатели и составители сводов. Не отвергая позднейших вставок, нахожу, что мнение как об них, так и о повестях, которыми будто бы пользовался сочинитель летописи, преувеличено. Например, находящийся в ней рассказ об ослеплении Василька считается отдельным сказанием, которое было написано каким-то Василием. Это предположение основывается на словах летописи: «Василькови же сущю Володимери, и мне ту сущю приела по мя князь Давыд, и рече: Василю, шлю тя, иди к Василькови, тезу своему» и так далее. Здесь рассказчик называет себя Василием. Но действительно ли отсюда следует, что была особая повесть об ослеплении Василька, написанная каким-то Василием и вставленная в летопись? Полагаю, что нет. Во-первых, рассказ о Васильке тесно слит со всем остальным, и невозможно найти, где начало, где конец этой будто бы вставленной повести. Во-вторых, если сличим с другими рассказами очевидцев, на которых ссылается Сильвестр, то увидим, что он нередко сохраняет тон рассказчика и говорит от его имени в первом лице. Так, под 1071 годом он передает известие о волхвах, с которыми имел дело Ян Вышатич в Суздальской земле. Очевидно, все это он слышал от самого Яна, хотя и говорит о нем здесь в третьем лице. Но под 1096 годом передает рассказ новгородца Гюряты Ротовича о диковинах в Югре и ведет этот рассказ уже в первом лице. Не укажи он прямо на разговор свой с Гюрятой, и это известие можно бы почесть такою же вставкою или отдельным письменным сказанием, как и ослепление Василька. Очевидно — никакой особой писаной повести об этом ослеплении не существовало во время летописца; а последний просто передает некоторые подробности из своих расспросов какого-то Василия, который по поручению Давида Игоревича вел переговоры с Васильком, сидевшим в темнице. Припомним, что Василько Ростиславич после Любецкого съезда, проезжая мимо Киева, остановился у Выдубецкого монастыря и приехал в этот монастырь поклониться святому Михаилу; здесь и ужинал; после того, не заезжая в Киев, хотел продолжать путь, когда его заманил к себе Святополк. Без сомнения, у Василька были какие-то особенно дружеские связи с Выдубецким монастырем, и отсюда понятно, почему игумен этого монастыря Сильвестр с такими подробностями и таким участием передает бедствие, постигшее князя. Под 1114 годом записан еще рассказ о северных диковинах, начинающийся словами: «Пришедшю ми в Ладогу, поведша ми ладожане». Эти слова не означают непременно, чтобы летописец сам ходил в Ладогу или что это известие есть позднейшая вставка. Летописец, вероятно, и здесь ведет повествование от имени лица, которое ему рассказывало и которое ссылается как на свидетеля на Павла, ладожского посадника; а этот Павел был современник Сильвестра. В Новгородской первой летописи под 1128 годом упоминается Мирослав Гюрятинич, которому Мономахов внук Всеволод дал посадничество. Конечно, это сын Гюряты Роговича; следовательно, последний был современником Сильвестра, и притом из числа новгородских бояр, наиболее приверженных к Мономаху.

Что касается до видного места, отведенного в «Повести временных лет» начальной истории Киево-Печерской обители и деятельности Феодосия, оно объясняется прежде всего великим значением и великою славою, которыми в то время пользовалась эта обитель, и особенно тем сильным, еще живым впечатлением, которое оставил после себя Феодосий. Подробности, сюда относящиеся и приводимые иногда в первом лице, точно так же могли быть записаны Сильвестром прямо со слов некоторых печерских иноков. Весьма возможно, что подробности эти, по крайней мере отчасти, принадлежат лично самому Сильвестру; ибо ничто не мешает предположить, что игумены и епископы того времени начали свое иноческое поприще именно в