История российского сыска

Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника.

На процессе, проходившем в августе 1936 года, обвинения в том, что троцкисты через Ольберга были связаны с германским гестапо, обвинения против Зиновьева и Каменева в шпионаже, обвинения в том, что Зиновьев и Каменев были связаны с так на­зываемым «правым центром» через Томского, Рыкова и Бухари­на, — полностью сфабрикованы.

Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков и Бухарин и многие дру­гие были казнены как враги Сталина, противодействовавшие его политике. Сталин использовал благоприятную возможность, представившуюся в связи с делом Кирова, чтобы избавиться от этих людей посредством фабрикации обширных антисталинских заговоров, шпионских процессов и террористических организа­ций. Так Сталин избавлялся всеми мерами от политических про­тивников и от тех, кто может стать ими в будущем...

Это происходило не только благодаря истерической подо­зрительности Сталина, но и на основе его твердой решимости избавиться от всех троцкистов и правых, которые являются по­литическими оппонентами Сталина и могут представить собой политическую опасность в будущем...»

Таким образом, признательные показания обвиняемых на следствии и в суде о принадлежности к объединенному центру и в проведении террористической деятельности объясняются применением к арестованным незаконных методов следствия.

Кроме того, Зиновьев, Каменев, Тер-Ваганян и другие, под­вергавшиеся уже ранее репрессиям — неоднократным арестам, допросам, ссылкам, тюремному заключению, в период следствия и суда по настоящему делу находились в тяжелом моральном и физическом состоянии.

Револьвер у террориста украли жиганы

Доведенные до морального и физического исто­щения, заключенные стали к обвинениям относиться безразлич­но и потому признавать их. Характерным в этом смысле является признание своей вины Каменевым.

Когда в судебном заседании Вышинский сделал вывод о том, что Каменев, как один из организаторов объединенного троцкистско-зиновьевского центра, вынужден был признать себя ви­новным в террористической деятельности, оказавшись перед сте­ной улик, то в ответ на это Каменев заявил, что признал себя ви­новным не потому, что против него имелись улики, а,., «потому, что, будучи арестованным и обвиненным в этом преступлении, я его признал».

Характерны и показания в судебном заседании Смирнова:

Когда же вы вышли из «центра»?

Я не собирался выходить, не из чего было.

Центр существовал?

Какой там центр?»

0    моральном и физическом истощении Зиновьева свидетель­ствуют его тюремные письма. В записях, обращенных к Сталину, он писал 10 апреля 1935 года: «Еще в начале января 1935 года в Ле­нинграде в ДПЗ секретарь ЦК тов. Ежов, присутствовавший при одном из моих допросов, сказал мне: «Политически вы уже расст­реляны».

Я знаю, что и физическое мое существование во всяком случае кончается. Один я чувствую и знаю, как быстро и безнадежно ис­сякают мои силы с каждым часом, да и не может быть иначе по­сле того, что со мной случилось...»

14 апреля 1935 года: «При всех обстоятельствах мне осталось жить во всяком случае очень недолго: вершок жизни какой-нибудь, не больше.

Одного я должен добиться теперь: чтобы об этом последнем вершке сказали, что я осознал весь ужас случившегося, раска­ялся до конца, сказал Советской власти абсолютно все, что знал, порвал со всем и со всеми, кто был против партии, и готов был все, все, все сделать, чтобы доказать свою искренность. В моей душе горит одно желание: доказать вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это...

Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и дру­гих членов Политбюро — на портреты в газетах с мыслью: род­ные, загляните же в мою душу, неужели же вы не видите, что я не враг ваш больше, что я ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение».

1  мая 1935 года: «Ну где взять силы, чтобы не плакать, чтобы не сойти с ума, чтобы продолжать жить...»

6 мая 1935 года: «Если бы я мог надеяться, что когда-нибудь мне будет дано хоть в малой степени загладить свою вину. В тюрь­ме со мной обращаются гуманно, меня лечат и т. д. Но я стар, я потрясен. За эти месяцы я состарился на 20 лет. Силы на исходе... Помогите. Поверьте. Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении».

10 июля 1935 года Зиновьев обращается с запиской в НКВД: «Товарищи! Родные! Дело не только в лишении свободы, болезнях и прочее. Дело прежде всего в моральном факторе. Я убит. Я со­вершенно убит. И хоть некоторое время я мог бы протянуть толь­ко в концлагере с возможностью работы и передвижения».

Будучи доставлен из Челябинской тюрьмы в Москву в качест­ве обвиняемого по настоящему делу, Зиновьев 12 июля 1936 года пишет Сталину письмо: