История российского терроризма

Декабристы, как их потом назовут, пытались таким образом создать хаос в столице. Когда стало известно, что 14 декабря назначено днем присяги Николаю, они придумали, чтобы полки, отказавшиеся присягнуть, со знаменами и барабанным боем шли по казармам, зовя присоединиться и двигаться на Сенатскую площадь. Конечно, как при любом бунте, вышла путаница и неразбериха. Потом, если революция побеждает, она все разложит по полочкам, и нам только останется удивляться, какими прекрасными организаторами были ее вожди, и бессмысленный залп «Авроры» уже наполняется прямо-таки мистическим значением.

Во-первых, участники заговора, напутав, не собрались вместе. Назначенный диктатором князь Трубецкой в последнюю минуту испугался и на площадь вообще не пришел. Отказавшиеся от присяги несколько полков по казармам со знаменами не пошли, а отправились прямо на Сенатскую площадь. Что им там делать, они не знали. Появились правительственные войска, верные Николаю. Площадь заполнилась народом. Взбунтовавшимися войсками пытались командовать братья Бестужевы и, как потом отмечалось в донесении, гнусного вида люди во фраках, Глебов и Кюхельбекер. Но, пожалуй, ярче всех выглядел Каховский: он с двумя заряженными пистолетами и кинжалом метался перед строем солдат и кричал: «Ура! Константин!»

К бунтовщикам подскакал увещевать их петербургский генерал-губернатор граф Милорадович. Каховский выстрелил и ранил его.

Показался лейб-гренадерский полк, ведомый бунтовщиками Сутгофом, Пановым и Кожевниковым. Но вместе с полком шел командир Стюрлер и убеждал солдат вернуться в казармы. Каховский выстрелом ранил Стюрлера.

С ним сталось что-то непонятное. Он оскалил зубы, невнятно кричал какие-то слова и ни с того, ни с сего напал на свитского офицера, нанося ему удары кинжалом в лицо. Пушечные залпы поставили точку в восстании. Мятежники разбежались. Кое-кто из них собрался вечером у Рылеева. Каховский, показывая кинжал со следами крови, рассказывал о своих подвигах. Он обратился к барону Штейнгелю: «Вы, полковник, спасетесь, а мы погибнем. Возьмите этот кинжал на память обо мне и сохраните его». Штейнгель в смущении взял. Начались аресты. Когда Каховский явился домой, его уже ждали.

Серым декабрьским мглистым утром Каховский предстал перед императором.

Замотался он в эту историю не случайно, хотя, казалось, ничем не выделялся из многих сотен таких же отставных поручиков.

Виной всему — излишняя пылкость темперамента, романтическая восторженность. В остальном он не отличался ни какими-то талантами, ни родовитостью, ни умом. Даже декабристы обмолвливаются о Каховском всего двумя-тремя фразами, они не знают даже его точного имени...

Рылеев показывал:

«Каховский приехал в Петербург с намерением отправиться отсюда в Грецию и совершенно случайно познакомился со мной. Приметив в нем образ мыслей совершенно республиканский и готовность на всякое самоотвержение, я после некоторого колебания решился его принять, что и исполнил, сказав, что цель общества есть введение самой свободной монархической конституции. Более я ему не сказал ничего: ни сил, ни средств, ни плана общества к достижению оного. Пылкий характер его не мог тем удовлетвориться, и он при каждом свидании докучал мне своими нескромными вопросами; но это самое было причиною, что я решился навсегда оставить его в неведении».

У Рылеева действительно были основания опасаться Каховского: тот, наслушавшись другого такого же баламута — Якубовича, стал носиться с идеей убить царя. Вот как об этом восклицал патетический Якубович: «Если в самом деле ничто не может быть счастливее России, как прекращение царствования императора Александра, то вы отнимаете у меня возможность совершить самое прекрасное дело». Приятели отговаривали его, но «желание казаться необыкновенным» беспокоило, а сама попытка казалась «необыкновенной, романтической».

Так почему же нельзя было Каховскому, «невзрачному с виду, с обыкновенным лицом и оттопырившейся губой» человеку, живущему серой жизнью, не представить и себя героем? Тем более что обыденные дела были плохи. Каховский писал Рылееву:

«Сделай милость, Кондратий Федорович, спаси меня! Я не имею сил более терпеть всех неприятностей, которые ежедневно мне встречаются. Оставя скуку и неудовольствие, я не имею даже чем утолить голод: вот со вторника до сих пор ничего не ел. Мне мучительно говорить с тобой об этом, и тем более что я очень часто вижу твою сухость; одна только ужасная крайность вынуждает меня. Даю тебе честное слово, что по приезде моем в Смоленск употреблю все силы как можно скорее выслать тебе деньги и надеюсь, что через три месяца заплачу тебе. Я не имею никаких способов здесь достать, а то ведь не стал бы тебе надоедать».

Будущий декабрист родился в 1797 г. в Смоленской губернии. Человек он был одинокий. Каховский — единственный из декабристов, который никому не писал и ни с кем не просил свиданий. О нем никто не хлопотал.