История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том I

Первыми «почвенниками», категорическими и последовательными приверженцами «старины» (в обрядах, быту, обычаях, одежде) и противниками всего иноземного на Руси были староверы. В это же время появляются и первые «западники», считавшие, что в Московии всё неправильно и плохо, и следует перенимать западные нравы и обычаи. В их числе был и бежавший в Швецию подъячий Посольского приказа Григорий Котошихин, и участник событий Смутного времени, доблестно служивший двум Самозванцам, князь Дмитрий Хворостинин, говоривший, что в Московии «люди землю сеют рожью, а живут все ложью», и от тоски спившийся.

К числу влиятельных «западников» принадлежали и такие «временщики», как боярин Артамон Матвеев (женатый на шотландке, часто наведывавшийся в Немецкую слободу). и знаменитый князь и правитель Василий Голицын, с симпатией отзывавшийся о порядках, введённых в Англии после революции и желавший перенести в Московию многие европейские обычаи, реформировать государство, развивать просвещение и отменить крепостное право. Оба этих вельможи собрали обширные библиотеки и коллекции картин, носили польское платье, знали иноземные языки.

Видными «западниками» были также воспитатель детей Алексея Михайловича Софии и Фёдора белорусский монах Симеон Полоцкий и его талантливый ученик Сильвестр Медведев, много сделавшие для развития русской литературы, общественной мысли и просвещения. Они были поборниками создания в Московии школы и развития богословия по западному образцу. Им, «латинофилам» в русском просвещении, противостояли «грекофилы» во главе с патриархом Иоакимом. Высказывать «латинофильские» убеждения было совсем небезопасно, и лишь царское покровительство спасало Симеона Полоцкого от расправы со стороны реакционного духовенства. В момент торжества «охранителей» (клики Нарышкиных, сбросивших «западников» Милославских с трона) Медведев был сожжён на костре, как опасный еретик, по инициативе патриарха– «грекофила» Иоакима, ненавидевшего «латинство» и вообще всё западное.

В 80-е годы XVII века в Москве (под эгидой просвещённого правительства Софьи и Голицына) даже была дозволена миссионерская и просветительская деятельность иезуитов, но во время реакции 90-ых годов они были изгнаны. В это же время протестантский мистик и мыслитель Кульман был обвинён в ереси и сожжён в Москве на костре.

Староверы в русской истории и культуре

Русский историк XIX века Н.И. Костомаров писал: «В старинной Руси народ мало думал о религии, мало интересовался ею, – раскольники же только и думали о религии; на ней сосредотачивался весь интерес их духовной жизни». Староверы серьёзно и осмысленно относились к обрядам, учились читать, любили мыслить и спорить. Века жесточайших гонений сплотили их общины и выработали в них независимость, принципиальность и свободолюбие, – черты, столь не типичные для русских людей. Именно в старообрядчестве получила своё развитие жажда мученичества и святости, народная мысль и духовные искания, утопические мечты и социальное недовольство. На смену магическому «обрядоверию», староверы искали в обрядах выражение живого религиозного чувства, вдыхали в Букву обряда живой Дух веры.

Об особенностях мироощущения староверов ярко, точно и верно высказался священник и философ Георгий Флоровский: «Раскол не старая Русь, но мечта о старине. Раскол есть погребальная грусть по несбывшейся и уже несбыточной мечте… Раскол не имеет, потерял, не ждёт и жаждет. В расколе больше тоски и томления, чем оседлости и быта. Раскол весь в воспоминаниях и в предчувствиях, в прошлом или в будущем, без настоящего… Сила раскола не в почве, но в воле. Раскол не застой, но исступление. Раскол есть первый признак русской беспочвенности, отрыв от соборности, исход из истории. Раскол можно назвать социально-апокалиптической утопией».

По словам Г. Флоровского, староверы полагали, что с приходом в мир слуг Антихриста (царя и патриарха) священство прекратилось, благодать ушла из мира, история завершилась, а значит, всё религиозное чувство отныне уходит в обряд и этику: «Всё становится в зависимость от дел, ибо только дела и возможны. Отсюда эта неожиданная активность раскола в мирских делах, эта истовость в быту, и – некий опыт спасаться обломками древнего жития… Раскол дорожит… обрядом больше, чем таинством. Поэтому легче терпеть безблагодатность, чем новый обряд. Ибо «чин» и «устав» представляют для него независимую первоценность». Старообрядческие общины оказывались для своих приверженцев последним прибежищем братства и святости и защитой в рухнувшем мире, пробуждая в людях коммунитарное сознание, взаимовыручку, аскетизм, солидарность и жертвенность.