История русской культуры

Гоголь обличал, но и любил своих героев. Поэтизация жизни определила жанр произведения. «Мертвые души» — это первое подлинно великое произведение русской прозы золотого века, которое пришло позднее гениальных произведений русской поэзии, что в общем-то естественно, так как поэзия исторически предшествует прозе. Название Гоголем жанра «Мертвых душ» — поэма — многим казалось необычным, но свидетельствует о постепенности перехода от поэзии к прозе. Это ответ на пушкинский роман в стихах «Евгений Онегин». У Пушкина роман в стихах, у Гоголя поэма в прозе. Потом, после Гоголя, появятся полностью прозаические произведения Тургенева, Достоевского, Льва Толстого. То, что создал этот шедевр на русском литературном языке этнический малоросс, доказывает единство национального духа и культуры. Гоголю не пришлось переходить с одного языка на другой. Он творил на едином литературном языке всей России. Гоголь выразил неприкаянность, материальную неустроенность русского народа: «…точно, как будто бы мы до сих пор еще не у себя дома, не под родной нашей крышей, но где-то остановились бесприютно на проезжей дороге»[100]. «Мертвые души» называли и «апофеозом» и «анафемой» России. По этому поводу А.И. Герцен писал: «Видеть апотеозу смешно, видеть одну анафему несправедливо»[101].

Перед Гоголем всегда стоял вопрос: «Что я должен сделать для тебя, Россия?» Во втором томе «Мертвых душ» он хотел представить образ положительно прекрасного человека, но сжег почти готовое произведение. Считается, что он не смог выполнить поставленную перед собой задачу. В одной из сохранившихся последних глав второго тома Гоголь показывает раскаяние Чичикова, но выглядит оно не очень натурально. Впоследствии Достоевский решит обе эти задачи: покажет раскаяние преступника Раскольникова в «Преступлении и наказании» и создаст образ идеального человека в «Идиоте».

Кончается второй том «Мертвых душ» поистине криком души автора, прорывающимся через слова персонажа:

«Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия; все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла как <ни> ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против <врагов>, так должен восстать против неправды. Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и тою же кровью, я теперь обращаюсь <к> вам. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва…»

На этом рукопись обрывается. Высокие, можно сказать, высокопарные слова, которые воспринимаются сейчас обычно скептически. Однако за ними стоит гений Гоголя и великая русская классическая литература.