История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

речах, обращенных к Фамусову и его кругу, нет чувства сообразности

и, возможно, есть погрешности в том, каким его задумал Грибоедов.

Но несмотря на это Чацкий в пьесе – самое главное. Он ее образный

и эмоциональный фокус, ее закваска и изюминка.

Дело не только в том, что самые умные речи вложены в его

уста – дело в том, что он задает тон всему представлению. Его

благородный, хоть и смутный, мятеж против растительного

эгоистического мира Фамусовых и Молчалиных и есть истинный дух

пьесы. Его радостный, юношеский идеализм, его стремительность,

его порыв захватывает и бодрит. Он из семейства Ромео; и

характерно, что несмотря на как будто недостаточно ясную

обрисовку характера эта роль является традиционным пробным

камнем для русского актера. Великий Чацкий такая же редкость и так

же высоко ценится в России, как великий Гамлет.

11. ПРОЗА ПОЭТОВ

Влияние французского языка в России достигло апогея в

царствование Александра I. Все образованные дворяне, выросшие в

это царствование, знали французский не хуже, а то и лучше, чем

русский. То же самое происходило у среднего и провинциального

дворянства: Пушкин не забывает напомнить, что Татьяна написала

свое знаменитое письмо Онегину по-французски, ибо, как он говорит

«доныне гордый наш язык к почтовой прозе не привык». Привить ему

эту привычку было главной задачей поэтов, остроумцев «Арзамаса» и

всех прочих из партии поэтов и дворян. Они сделали из почтовой

прозы искусство; между 1815 и 1830 гг. писание писем стало для них

важной частью литературной деятельности. И Золотой век поэзии

является также Золотым веком эпистолярной прозы.

Пушкин как автор писем не менее велик, чем как поэт. Его

«почтовая проза» – неиссякаемый источник наслаждения для всех,

кто любит хороший русский язык. Это естественный, каждодневный

разговорный, только отточенный в лаборатории великого

художественного мышления. По гибкости, грации и свежести

эпистолярный язык Пушкина не имеет себе равных. Не говоря уже об

этом, письма его – сокровищница остроумия, здравого смысла и

умной критики. Но Пушкин никогдане говорит о своих чувствах – ни

с ближайшими друзьями, ни с женой. Единственные эмоции, которым

он дает выход – нетерпение и негодование. Это сообщает его

письмам особенно здоровую и бодрящую атмосферу.

Как автор писем Грибоедов стоит рядом с Пушкиным. Его язык

резче и нервнее, чем пушкинский. Он полон сухого, едкого

остроумия Горя от умаи введенной в берега дисциплинированной

страстности. Грибоедов всегда знает, что хочет сказать, и говорит то,

что думает, прямо и открыто. Если пушкинские письма не имеют себе

равных по гибкости и свежести, то Грибоедов – первый из русских

писателей по остроте и силе фразы.

Замечателен эпистолярный русский язык переписки Вяземского с

Александром Ивановичем Тургеневым (1784–1845) – другом всех

арзамасцев и одним из умнейших людей той эпохи. Эта переписка

как бы дает постоянный комментарий к русской литературе и жизни.

В опубликованной прозе поэты Золотого века продолжали труд

Карамзина, который, хотя его реформа и была принята, не смог

создать универсально приемлемого стиля литературной прозы.

Создание такого стиля было одной из труднейших, стоящих перед

поэтами задач, а тут еще мешал французский язык. Пушкин

признавался, что ему легче говорить по-французски, чем по-русски,

если он хочет выразить прозой что-нибудь, кроме описания фактов.

Поэты взялись за дело со всей возможной добросовестностью. Но им

не удалось установить каноны русской прозы для последующих эпох,

и все, что они сделали, было разрушено журналистами тридцатых

годов, которые и есть истинные основатели современной русской

прозы.

Старшее поколение поэтов шло прямо за Карамзиным. Проза

Жуковского – и в ранних рассказах, и в поздних нравственных

очерках – гладкая, приятная, но несколько худосочная и слишком

безмятежная. Батюшков в своих статьях старался итальянизировать

русскую прозу, как итальянизировал стихи. Вяземский и Давыдов

ввели в литературу манеру, свойственную их переписке.

Прозаическое наследие Давыдова – Опыт теории партизанского

действия(1821), автобиография, предпосланная изданию его стихов

1832 г. и серия воспоминаний о военной жизни. Они показывают

Давыдова-прозаика,

по-настоящему

оригинального.

Его

автобиография – это водопад каламбуров и шуток, не всегда самого

лучшего вкуса. В своих военных писаниях он резок, силен,

колоритен, и его мемуары содержат куски самого интересного

военного чтения на русском языке.

Вяземский тоже иногда бывает излишне остроумен: он никогда

не мог заставить себя отказаться от каламбура, если каламбур

навертывался ему на язык. Но в его прозе всегда, как и у Давыдова,

есть сила и колоритность. Как критик (в основном в 20-е годы) он

был блестящ, но поверхностен, умен, но ему недоставало

воображения. Лучшее из того, что он в этом роде написал,

содержится в замечательных анекдотах Старой записной книжки–

неиссякаемого источника искрящихся, часто интереснейших

сведений о крупных и мелких людях начала девятнадцатого столетия.

Во времена Пушкина анекдот был излюбленной формой, и сам