поглотила небольшое количество совершенной поэзии в океане
детских излияний. Читая Лермонтова, необходимо отличать зрелое от
незрелого и не поддаваться ошибочному впечатлению от
томов собрания его сочинений (к сожалению, всегда первых).
Ранняя его поэзия обильна и бесформенна. Она ценна для
биографа, который в состоянии делать скидку на юность поэта, но
для читателя подавляющая ее часть интереса не представляет.
Изредка там и сям вспыхивают проблески гениальности, отрывки
песни, поражающей такой силой непосредственного лириче ского
возгласа, таким пронзительным самовыражением, каких и
предугадать было нельзя. В этих произведениях нет ни мастерства,
ни манеры, ни техники – ничего, кроме изобилия лирического сырья.
Особняком от других стихов стоит
один из высочайших лермонтовских взлетов, может быть, самое
изумительное
совершенно – хотя это не есть совершенство зрелости. Никогда
непобедимая тоска прикованной к земле души о небесной родине не
была выражена с такой музыкальной правдой, как в шестнадцати
строках семнадцатилетнего мальчика.
Следующий период (1832–1836) был менее продуктивен, чем
первый. Это особенно относится к лирике. В юнкерской школе
Лермонтов, кроме непристойных поэм, почти ничего не писал. Это
антитеза его ранней поэзии, и только в синтезе этих двух элементов,
реалистического и романтического, личность Лермонтова нашла свое
истинное выражение. Юнкерские поэмы привели к
синтез уже наполовину осуществлен.
байроновского
потомстве, который в самом деле похож на отца, хотя, явно, более
романтичен и менее изыскан. Многое в этой поэме непечатно и идет
не от Байрона, а от домашней традиции непристойных стихов. И все-
таки общее впечатление от поэмы – явно романтическое.
остался незаконченным и был опубликован лишь много времени
спустя после смерти Лермонтова. В том же реалистическом духе, но
уже без романтизма и непристойности
строфой комическая история из провинциальной жизни,
происходящая по прямой от пушкинского
опубликованных поэм Лермонтова
повесть о мести, свободная от байронической мрачности и тягучести,
написана в быстром темпе, грубоватым, но крепким мужественным
ритмом.
За единственным исключением
абсолютную ценность лермонтовской поэзии, написано в последние
четыре-пять лет его жизни. Лермонтовскому методу работы присуща
одна черта, какой, насколько мне извест но, больше ни у кого нет:
многие темы и пассажи разной величины, которые мы впервые
встречаем в его ранних стихах, мы находим снова и снова в разных
обрамлениях и с разными композиционными функциями, пока
наконец они не найдут своего настоящего места в стихах 1838–
1840 гг. Эта миграция характерна для общего, абстрактного типа
лермонтовской поэзии. Она не привязана к событиям дня. Реальность
ее случайна. Его постоянно обступают видения, угнетают какие-то
эмоциональные узлы; он не может успокоиться, пока от них не
освободится. Даже в самом глубоко прочувствованном из
стихотворений, написанных на определенное событие, –
перенесенный сюда из
периода –
замыслов, зародившихся еще в 1829 и 1830 гг.
в 1837 г., когда он жил в Грузии, и закончен в 1839 г. В первых
набросках место действия не определено, но в окончательном
варианте это Грузия, и знаменитые описательные места первой части
написаны в последний период работы над поэмой. В царствование
Николая поэма появиться в печати не могла, поскольку цензура
нашла ее сюжет антирелигиозным, но она разошлась в бесчисленных
списках. Во второй половине XIX века это была, вероятно, самая
популярная поэма в России. Она привлекала читателей тем же, что и
южные поэмы Пушкина, – своей беспредельной сладкозвучностью.
Сладкозвучность Лермонтова более чисто-музыкальна, чем
пушкинская. Она не темперирована точностью классической школы,
как у старшего поэта. Наше время значительно снизило оценку
поэмы Мура. Что касается самого демона, то он самый
неубедительный дьявол из всех, когда-либо задуманных поэтами. Он
чисто оперный, и то, что сюжет
самой «оперной» из русских опер (автор – Антон Рубинштейн),
многозначительно само по себе. Для большинства русских читателей
в нем есть поразительная словесная музыка и колдовство,
оказавшееся достаточно мощным, чтобы захватить такого человека