История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

казались холодными и головными. Мы еще встретимся с ним в следующей

главе. В конце 80-х гг. он отошел от «гражданской» поэзии и стал первой

ласточкой модернистского движения вместе с Мережковским, который начинал

как гражданский поэт под покровительством Надсона. Но Мережков ский с

самого начала был по поэтической культуре гораздо выше своих

современников.

Самым популярным из негражданских поэтов был Алексей Николаевич

Апухтин (1840–1893). Он был другом и однокашником Чайков ского, видной

фигурой в петербургском обществе, где выделялся своей ненормальной

толщиной. Он был как бы аристократическим двойником Надсона: для

дворянства и служилого класса он был то же, что Надсон для радикальной

интеллигенции. Это тоже поэзия бессильного сожаления, но это сожаление об

ушедших днях юности, когда он мог больше наслаждаться женской любовью и

вкусом вина. Это стихи человека, разрушившего свое здоровье излишествами.

Они не такие бесцветные, не такие студенистые, как стихи Надсона, потому что

из них не так старательно изгоняется всякий реализм и каждая конкретная

подробность. Некоторые стали очень популярны в виде романсов, как,

например, известные Ночи бессонные, ставшие «гвоздем» цыганского

репертуара. Более достойный поэт – граф А. А. Голенищев-Кутузов (1848–

47

1913). Его называли поэтом Нирваны. Он пытался возродить строгий

«классический» стиль, но в его руках он стал ровным и безжизненным. Лучше

всего ему удавалось писать о смерти и разрушении. Описание снежной бури в

одном из его стихотворений не лишено достоинств. Но главная причина, по

которой он может претендовать на известность, та, что некоторые его стихи

положил на музыку Мусоргский, питавший странную слабость к его поэзии.

Другой аристократ, писавший стихи, был граф П. Д. Бутурлин (1859–1895).

Он был более чем наполовину иностранец – в нем текла итальянская и

португальская кровь, а образование он получил английское. Первая его книга –

английские стихи – была напечатана во Флоренции. Он сотрудничал в Академи

и в других английских газетах. На русском языке он так и не научился говорить

без ошибок. Поэтому его поэзия не выдерживает критики, но она интересна как

изолированный пример английского влияния – Бутурлин был преданный

последователь Китса и прерафаэлитов.

В конце 80-х гг. критики-антирадикалы попытались создать шум вокруг

поэзии Константина Михайловича Фофанова (1862–1911). Совершенно

некультурный и необразованный (он был сыном лавочника из петербургского

предместья), он обладал тем, чего не было ни у кого из его современников –

подлинным песенным даром. Стихи его – о звездах, о цветах, о птичках – все

это иногда вполне искренно, но, в общем, мало интересно, и так как он не

владел техникой, то уровень тут крайне неровен. Следующий поэтический бум

был вокруг Мирры Лохвицкой (1869–1905), выпустившей в 1895 г. томик

страстной и экзотической женской поэзии. Стихи Лохвицкой и Фофанова

казались последним словом красоты в 90-е гг. Но тут началось движение

символистов и наступило истинное возрождение поэзии.

8. ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ

Восьмидесятые годы были периодом (мягкой) реакции против

утилитаристского позитивизма предыдущей эпохи. Эта реакция выразилась в

хилом возрождении поэзии и несколько более энергичном возрождении

религиозного идеализма. Радикалы были по природе идеалистами, но их

идеализм был основан (как шутил Соловьев) на невозможном силлогизме:

«Человек произошел от обезьяны, следовательно, мы должны любить друг

друга». Восьмидесятые годы постарались подвести под этот силлогизм более

прочное основание. Их религиозный идеализм нашел выражение в учении

Толстого, которое влияло на современников именно потому, что было

религиозным и направленным против радикального материализма. Труды

Соловьева – другое, более ортодоксальное выражение той же тенденции.

Влияние религиозной философии Соловьева, сначала незначительное, в конце

концов оказалось важнее толстовства. Соловьев – и этим определяется его

место в истории русской мысли – был первым русским мыслителем,

отделившим мистическое и православное христианство от славянофильства. Он

как бы продолжил линию менее замкнутого и более «западнического»

славянофильского направления, наиболее полно выразившегося в идеях

Достоевского-публициста. Но для Достоевского самым существенным в

православии было религиозное чутье русского народа. Достоевский был в

религии националистом, мистическим народником: православие истинно

потому, что оно вера русского народа. Соловьев же был совершенно свободен

от мистического национализма: он мог опираться на построения

идеалистической философии или на авторитет экуменической церкви, – но

религиозные взгляды русского народа не имели для него никакого значения.

48

Православие Соловьева явно клонилось в сторону Рима как символа

христианского единства, а в политике он был либералом-западником.

Последнее во многом определило его ранний успех, потому что либералы сочли

его ценным союзником в борьбе против правительства и славянофилов – тем

более ценным, что обличения существующего порядка он подкреплял не