История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

совершенное творение, живая сущность. Это – одно из величайших и вечно живых

самовыражений человеческой души перед лицом вечной тайны жизни и смерти. Нет

смысла давать здесь подробный анализ этой вещи, поскольку все цивилизованные люди,

надо думать, ее читали. Пересказывать ее своими словами было бы самонадеянно,

вырывать цитаты из целого – разрушительно. Ибо Исповедь– великолепное целое,

построенное с изумительной точностью и силой. Каждая деталь, каждый поворот мысли,

каждая ораторская каденция – именно там, где необходимо для высочайшего эффекта.

В русской литературе это величайший образец ораторского искусства. Но это не обычное

красноречие. Ритм здесь логический, математический, ритм идей; Толстой презирает

ухищрения традиционной риторики. Язык простейший, тот великолепный толстовский

язык, тайна

-------------------------

*В свое время она не была пропущена русской цензу-рой. Напечатана в Женеве и в России

распространялась в списках.

которого до сих пор не раскрыта и который, конечно же, теряется в переводе.

Хороший перевод (например, перевод м-ра Эйлмера Моода) сохраняет

ораторский напор оригинала, потому что ораторское движение основано на

движении мыслей, на крупных синтаксических единицах, а не на звучании и

количестве слов. Но ни на одном из литературных языков Запада не может быть

передано впечатление от толстовского русского языка, потому что все они

далеко отошли от своих разговорных форм, а их разговорный язык слишком

переполнен жаргонными словами. Только русскому языку дано счастье,

пользуясь обыденной речью, создавать впечатление библейской

величественности. И любимый прием Толстого, которым он пользуется в

Исповеди, – иллюстрировать свои мысли притчами – вполне в ладу с общей

тональностью этого произведения. Язык Толстого в значительной мере создан

13

им самим. В Исповедион сумел достичь для выражения абстрактной мысли

того, что он пробовал сделать в своих педагогических статьях и чего достиг в

повествовательной прозе, в романах: он создал новый литературный язык,

свободный от книжности современной ему литературы и полностью

основанный на разговорной речи. Нет сомнения, что возникший таким образом

язык есть лучшее средство для выражения абстрактной мысли по-русски.

Нововведения Толстого в литературном языке необычайно обширны – это как

бы не тот язык, на котором пишут его литературные современники. Многие из

основных терминов, употребляемых в его учении, до Толстого в русском

литературном языке не существовали; он взял их из разговорного языка своего

класса. Таково, например, одно из самых частых у него слов – «дурно».

Другие нравственные и религиозные писания Толстого не достигают

уровня Исповеди, хотя и они написаны на том же великолепном русском языке,

иногда даже изящнее и точнее. В Исповедион с трагической серьезностью

рассказывает о необычайном, потрясшем его переживании. В последующих

брошюрах он излагает «догматы» жесткого и узкого вероучения. В этих

брошюрах отразился Толстой во всем блеске своего рационализма, Толстой –

спорщик и логик, но было бы совершенно неуместно уподоблять их книгам

Библии, как мы это делаем с Исповедью. Первая из брошюр – Так что же нам

делать?(1884) есть нечто вроде продолжения Исповеди, но в менее

мистическом и более социальном плане. В ней рассказывается о том, как

Толстой, вскоре после своего обращения, ходил по трущобам и ночлежкам

Москвы. Религиозные его взгляды были приведены в систему в ряде работ,

начиная с брошюры В чем моя вера?(1884). За ней последовали Исследованье

догматического богословия, Царство Божие внутри нас, Соединение и перевод

четырех Евангелийи Христианское учение. Самая большая, наиболее известная

за границей – В чем моя вера?, дающая самое полное изложение толстовского

учения. В отстоявшейся, откристаллизовавшейся форме установившегося

учения тут передано все, о чем он рассказывал в Исповедикак о личном, еще не

до конца освоенном переживании. В Христианском учении(1897) – изложение

той же доктрины, в еще более логической и твердой форме, в стиле катехизиса.

Для тех, кто в Толстом больше всего ценит ясность, мастерство определений и

точность фразы, эта книжка – источник постоянного наслаждения. Соединение

Евангелийобладает этими качествами в меньшей степени, и там больше

натянутых и не совсем bona fide(добросовестных) интерпретаций.

В Исследованьи догматического богословияТолстой является как полемист,

хорошо знакомый с тактикой диспутов, ее приемами и уловками; как умелый

фехтовальщик, великолепно владеющий оружием иронии. Его любимые

полемические методы – осмеяние и призыв к здравому смыслу. «Непонятная

чепуха» – самый сногсшибательный его довод. Множество мелких статей

написано по всевозможным поводам, от уточнения подробностей до «злобы