История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Просыпается герой рано и слышит, как под окном чиркает метла, дворник Никифор убирает снег, и парнишке видится, что он убирает, как будто косит траву в деревне. А почему он ушёл из деревни? «Разве это веселее – скрести метлой асфальт?» – мимоходом возникает у него вопрос, а читатель готов на него ответить. Так и отец автора этой книги с охотой пошёл в колхоз, был бригадиром, любил свою деревню, восемь человек детей было у него, а в 1936 году он с огромной семьей переехал в Москву, на чужбину, работал извозчиком, потом заведующим конторой «Металлотранс». В деревне невозможно было выжить с такой семьей, давили налоги, продали корову, чтобы заплатить налоги. Не выдержал и ушёл из деревни в город… Может, поэтому ушёл из деревни и дворник Никифор? Но привычки деревенского жителя в нём твёрдо сохранились, вот и снег или мусор на асфальте он убирает, как будто косит… Потом парнишка слышит, как бухгалтер Симон Александрович налаживает работу своих стенных часов, потом он слышит, как бухгалтер колет рафинад, неожиданно кусочек выпадает, он ищет его, но иной раз кусочек заваливается в какую-нибудь щель, тогда спустя какое-то время вокруг этого кусочка начинается мышиная возня. Так по звукам парнишка восстанавливает жизнь своего дома. Один за другим проходят жители дома, радуя своим характером или огорчая его героя неумеренным любопытством, как Акулина Львовна: «Что за человек! Всегда сумеет плюнуть в самую душу». Лишь тополь, могучий и непобедимый, как богатырь, бесконечно радовал мальчишку, с малых лет он карабкался на него, знает все его ветки, на самых толстых он лежал, любуясь тем, что происходит внизу. Но тополь попал под бомбёжку, верхушку снесло, тысячи осколков до сих пор хранилось в тополе, парнишка вытащил из тополя десятки осколков, упал с дерева и сломал себе ногу. «Этот тополь – моя Джомолунгма. Я истратил на восхождение на него многие годы»: Джомолунгма – это высочайшая вершина Эверест в Больших Гималаях, самая высочайшая на земле, редко-редко кто взбирался на неё.

По звуку шарикоподшипниковых колёсиков парнишка догадывается, что уходит на работу Иван Воскобойников, бывший минёр. Он хотел вынести тяжело раненного русского солдата, но не знал, что к брючному ремню солдата была привязана проволочка от мины, мина взорвалась, Иван остался без ног, вот и ездит на коляске на работу. Иван приходил навестить парнишку, рассказал о войне, рассказал о тех, кто выживал в это время – «отмобилизованное до последнего нерва. Медицина только ахала. Да и не только медицина… Весь мир ахал».

«– Я ведь тоже когда-то в школе, как и ты, изучал человека, – сказал он, усмехнувшись. – Зубрил всякие позвонки, внутренности. Разбирали всего по косточкам. Малая берцовая, большая берцовая… Всего обшарили на макете. Черта с два! Разве из этого состоит человек! Он, брат, из чего-то другого.

Иван сидел передо мной, как птица, жилистыми пальцами обхватив края стула, и я, размышляя над его словами, вдруг поразился остроте его мыслей: в нём самом не осталось ни большой, ни малой берцовой, а человек в нём остался». А потом вспомнил, как этот безногий солдат, трижды награждённый самыми боевыми орденами Славы за подвиги в Великой Отечественной войне, добирался по узким и крутым ступенькам, чтобы навестить шестнадцатилетнего парнишку за то, что, освобождая тополь от осколков, он свалился и сломал ногу.

А как замечательно Евгений Носов показал первую любовь парнишки, а как…

Словом, сборник рассказов мне был поставлен в план выпуска. Евгений Носов заканчивал ещё два рассказа, пока время шло, а работал он очень медленно, сверяя каждую строку, эти рассказы были прочитаны и включены в сборник. Но написать – одно, а издать сборник в издательстве «Советский писатель» – совсем другое дело. Редакция включала в план, а правление издательства не спешило издавать – Евгения Носова почти никто не знал, а потому и не спешили, конкурс был величайший, претендентов было слишком много…

Естественно, в ходе подготовки рукописи к изданию развернулась переписка, кое-что сохранилось:

«Виктор Васильевич!

Извините, что тотчас не ответил на Ваше письмо. Думал написать, как только закончу новый рассказ, тем более я его уже буквально дописывал, когда мне вручили Ваш конверт. Но непредвиденная переделка немного задержала. Так что не сочтите моё непонятное молчание за непочтительность Собакевича.

Недавно я получил экземпляры договора, подписал и выслал. По наведённым Издательством справкам соотношение новых и переиздаваемых вещей такое: 6,5 л. и 4,5 л.

Мне не хотелось бы такого значительного процента переиздания, и потому посылаемую Вам «Варьку» можно было бы поставить вместо чего-то. Я думаю, следует изъять «Портрет». Я, правда, не очень разбираюсь в тонкостях издательских договоров и не знаю, возможна ли какая-либо перестановка «мебели» в сборнике после подписания договора. Но если это всё же как-то можно сделать, то очень Вас прошу поправить интерьер книжки.