«В этой маленькой северной деревнюшке и началась моя творческая биография, – писал Николай Тряпкин в автобиографии. – Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди. Я сразу почувствовал себя в чём-то таком, что особенно близко мне и дорого. У меня впервые открылись глаза на Россию и на русскую поэзию, ибо увидел я всё это каким-то особым, «нутряным» зрением. А где-то там, совсем рядом, прекрасная Вычегда сливается с прекрасной Двиной. Деревянный Котлас и его голубая пристань – такая величавая и так издалека видная! И повсюду – великие леса, осенённые великими легендами. Всё это очень хорошо для начинающих поэтов. Ибо сам воздух такой, что сердце очищается и становится певучим. И я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Я как бы заново родился, или кто-то окатил меня волшебной влагой» (Там же. С. 5).
Первое стихотворение было опубликовано в журнале «Октябрь» в 1946 году (№ 11—12), в 1956 году вышел сборник «Белая ночь» в Северо-Западном книжном издательстве, а в 1958 году в книге «Распевы» Николая Тряпкин предстал полностью сложившимся ярким и самостоятельным поэтом, усвоившим и величавую торжественность Гавриила Державина, и обезоруживающую искренность Сергея Есенина. Эта поэтическая самостоятельность резко выделяла его на фоне современной поэзии.
В 1958 году Николай Тряпкин написал стихотворение «Рождение», в котором каждый прочитал гимн наступившей свободе: «Душа томилась много лет, / В глухих местах дремали воды, / И вот сверкнул желанный свет, / И сердце вскрикнуло: свобода!.. / Весь мир кругом – поющий дол, / Изба моя – богов жилище, / И флюгер взмыл, как тот орёл / Над олимпийским пепелищем. / И я кладу мой чёрный хлеб / На эти белые страницы. / И в красный угол севший Феб / Расправил длань своей десницы. / Призвал закат, призвал рассвет, / И всё, что лучшего в природе, / И уравнил небесный цвет / С простым репьём на огороде. / Какое чудо наяву! / А я топтал его! Ногами! / А я волшебную траву / Искал купальскими ночами!.. / Чтоб в каждой травке на земле / Времён подслушать повороты» (Там же. С. 155—156). Талантливый поэт Виктор Кочетков увидел в этих поэтических картинах то, что выделяло Тряпкина в русской литературе: «С этого умения уравнять небесный цвет с простым репьём на огороде, с этой свободы в обращении со словом, с этой непочтительности к привычным, «освящённым» поэтическим правилам «истинной», «высокой» поэзии, начинается настоящий Тряпкин, о котором хорошо сказал немногословный Юрий Кузнецов:
«…в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности в его стихах отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит.
В книгах последних лет своеобразная поэтическая манера соединилась с завидным знанием жизни, с философской углублённостью и гражданской зрелостью. Поэт предстаёт перед нами как певец трудовой жизни и трудового человека, как своеобразный летописец срединной России, прошедшей через столькие перемены и испытания. Всякий раз его картины деревенского мира увидены с какой-то неожиданной, непривычной точки зрения. Это делает поэтический рассказ Николая Тряпкина новым не только по форме, но и по сути своей. Уж кто-кто, а он говорит так самобытно, что у читающего не возникает ни малейшего желания сопоставлять стих Тряпкина с чьим-то другим стихом. Он как бы заново открывает нам мир, как бы заново творит его из хаоса разнородных частей. Есть что-то былинное в его манере приподнимать низкое небо будничности и раздвигать деревенскую околицу так широко, что ею можно опоясать вселенную… Слово Тряпкина, вобравшее в себя шорохи космоса и шелест простой былинки, свет сегодняшнего дня и отблеск вековой дали, полётное слово Тряпкина рождено для того, чтобы звучать под высоким небом Родины, среди тех задумчивых русских далей, которые он так любит и которые так празднично умеет изобразить» (Там же. С. 7—8).