История русской литературы X—XVII веков

В рассказах «Киево-Печерского патерика» много традиционных патериковых мотивов: праведные монахи творят чудеса, успешно борются с мирскими помыслами и искушениями, одерживают победы над бесами и разоблачают самые хитроумные их козни. Однако все эти фантастические коллизии развертываются на фоне действительного монастырского быта, соотносимы с реальными политическими событиями в Киевской Руси XI-XII вв., рядом с идеализированными портретами киево-печерских подвижников появляются живые характеры жестоких князей, жадных купцов, неправедных судей. Да и сами монахи не все и не всегда безукоризненно добродетельны; их обуревает зависть, сребролюбие, они нередко попрекают друг друга и ссорятся.

Так, в легенде о Прохоре Лебеднике рассказывается, как он снабжал голодающих киевлян хлебом, испеченным из лебеды, но казавшимся таким сладким, будто он «с медом». Однако если кто-либо крал у Прохора этот хлеб, то тот оказывался горьким, словно полынь. Затем Прохор собрал из келий «попел» (пепел, золу) и превратил ее в соль, которую также раздавал нуждающимся. Это возмущало купцов, намеревавшихся нажиться на вздорожавшей провизии. Они жалуются на Прохора князю Святополку[163], а тот, посоветовавшись со своими боярами, отнимает у Прохора его чудесную соль, рассчитывая, что «богатство приобрящет». Но соль превращается в золу. На третий день князь приказывает выкинуть золу, и она снова становится солью, которую с радостью разбирают нуждающиеся горожане. Нетрудно заметить, в каком неприглядном виде выступает в этой легенде и князь, и его советники, и корыстолюбивые киевские купцы.

В другой легенде рассказывается о монахе Григории. К нему забираются воры, но он насылает на них беспробудный сон, продолжающийся пять суток. Других воров Григорий заставляет двое суток простоять недвижимо, при этом они изнывают под тяжестью награбленных плодов. Проходящие мимо монахи сначала лишены возможности увидеть воров, а когда, наконец, замечают, то не могут сдвинуть их с места. Затем рассказывается, как тот же Григорий на берегу Днепра встречается с князем Ростиславом Владимировичем, который направлялся в монастырь получить благословение перед походом на половцев. Княжеские дружинники насмехаются над монахом, «метающе словеса срамнаа». Григорий укоряет их и предсказывает гибель в воде. Разгневанный словами монаха, князь самодовольно восклицает: «Мне ли поведаеши смерть от воды, умеющу бродити (плавать) посреди ея» — и приказывает связать Григория и утопить его в Днепре. Братия два дня безуспешно ищет пропавшего инока, и лишь на третий день труп его — с камнем на шее и в мокрых «ризах» — чудесным образом оказывается в запертой келье. А приказавший расправиться с Григорием князь Ростислав действительно тонет при переправе у Треполя[164].

Любопытен и рассказ о монахе Федоре. Он немало претерпел от козней бесов, являвшихся к нему в облике его друга, монаха Василия, и ссоривших их. Наконец ему удается одолеть бесов и даже заставить их служить себе: то они за ночь перемололи по его приказанию пять возов зерна, то перенесли с берега Днепра на гору тяжелые бревна, доставленные по реке для восстановления пострадавших от пожара церкви и келий, и при этом разложили их по назначению: для пола, крыши и стен. Но этот фантастический мир чудес оказывается тесно переплетенным с миром реальных людей и человеческих взаимоотношений. Во-первых, бесы подстрекают «извозников», нанятых для перевозки бревен в монастырь, «воздвигнуть крамолу» на Федора и, подкупив взяткой судью, требовать у него оплаты за сделанную бесами работу. Во-вторых, бес является к боярину киевского князя в образе Василия и сообщает о богатом кладе, о местонахождении которого знает Федор. Боярин приводит мнимого Василия к князю Мстиславу Святополчичу. Тот решает завладеть кладом; отправившись, «аки на лов или на некоего воина крепка», с множеством воинов, хватает Федора и предает его страшным истязаниям, допытываясь о месте, где скрыты сокровища. Таким же истязаниям подвергается и друг Федора — Василий. Оба монаха умирают после пыток. Правда, князя настигает божественное возмездие — его убивает будто бы та же самая стрела, которой он смертельно ранил Василия[165]. Характерно, однако, другое: киевские князья и бояре, по свидетельству патерика, не останавливаются даже перед убийством монахов, побуждаемые своей гордостью или сребролюбием. Ореол почтения, которым, как утверждал тот же «Патерик», был окружен Киево-Печерский монастырь, и ореол христианского благочестия киевских князей совершенно блекнет. Дело, разумеется, не в «историчности» легенд, но в том характере взаимоотношений монастыря и мирян, которые так или иначе изображают патериковые легенды.