История русской литературы X—XVII веков

Нашествие кочевников затормозило развитие летописания. Но даже в самые тяжелые годы монголо-татарского ига оно продолжает существовать. Из разрушенных городов летописание переносится в другие, хотя и не столь интенсивно ведется в уцелевших от разгрома княжествах.

Прежде чем перейти к анализу наиболее интересной в литературном отношении летописи рассматриваемого времени — Галицко-Волынской, — кратко охарактеризуем летописание Северо-Восточной Руси.

Летописание Ростова.

После разгрома ордами Батыя Владимира Залесского в 1237 г. великокняжеское летописание переходит из Владимира в Ростов. В истории ростовского летописания, как предполагает Д. С. Лихачев, большую роль сыграла княгиня Марья, жена ростовского князя Василька, убитого во время нашествия Батыя в 1238 г., дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича, убитого в Орде в 1246 г.

В 1262 г. по ростовским городам прокатилась волна восстаний против Орды. Созданный после этих событий летописный свод, определяемый Д. С. Лихачевым как летописный свод Марьи, «весь проникнут идеей необходимости крепко стоять за веру и независимость родины. Именно эта идея определила собой и содержание, и форму летописи. Летопись Марьи соединяет в своем составе ряд рассказов о мученической кончине русских князей, отказавшихся от всяких компромиссов со своими завоевателями»[232]. К повествованию этого рода относятся: рассказ о гибели мужа Марьи — Василька Константиновича в 1238 г. в битве на реке Сити, рассказ о перенесении тела великого князя владимирского Юрия Всеволодовича во Владимир (он был убит в сражении на Сити, и его тело с поля боя сначала было перенесено в Ростов, а потом во Владимир), запись под 1246 г. об убиении в Орде Михаила Черниговского, отца Марьи.

В рассказе о Юрии Всеволодовиче подчеркивается не только воинская доблесть князя (он отвергает предложение захватчиков мириться с ними, говоря, что «брань славна луче есть мира студна». — «Лучше добрая война, чем худой мир»)[233], но и то, что его гибель — это страдание за христианскую веру.

Еще сильнее идея безграничной преданности долгу и вере проявляется в рассказе о Васильке и в записи о гибели Михаила Черниговского — они не изменяют православию и не соглашаются признать «поганую» веру захватчиков. Такая трактовка причин гибели русских князей в годы монголо-татарского ига должна была восприниматься не только как подвиг страдальцев за веру, но и как мужественное выступление за честь Русской земли. Захваченного в плен Василька враги пытаются заставить признать их «поганские» обычаи, «быти в их воли и воевати с ними». Но князь не поддается ни уговорам, ни угрозам: «Никако же мене не отведете христьяньское веры, аше и велми в велице беде есмь». Михаил Черниговский, вызванный в Орду, отказывается «поклонитися огневи и болваном», за что «от нечестивых заколен бысть».

В готовности пожертвовать жизнью за христианскую веру, в отказе признать иноверных «поганых» богов и поклониться им звучал протест против гнета поработителей вообще.

Рассказ о Васильке в рассматриваемом летописном своде оканчивается похвалой ему, в которой предстает идеальный образ князя: «Бе же Василко лицем красен (красив), очима (взором) светел и грозен, хоробр паче меры на ловех (на охоте), сердцемь легок, до бояр ласков. Никто же бо от бояр, кто ему служил и хлеб его ел и чашю пил и дары имал, тот никако же у иного князя можаше быти за любовь его, излише же слугы свои любляше, мужьство же и ум в нем живяше, правда же и истина с ним ходяста, бе бо всему хытр и гораздо умея».

В рассказе о событиях 1262 г., после которых и был составлен летописный свод Марьи, мы читаем гневное обличение некоего монаха Изосимы, предавшегося захватчикам и помогавшего им. Обличение это было своеобразным противопоставлением изменника героям, принявшим мученическую смерть, но оставшимся верными родине: Изосима тоже гибнет, но смерть его жалка и бесславна. Когда начались восстания против Орды, «тогда, — пишет летописец, — и сего безаконного Зосиму убиша в городе Ярославли. Бе тело его ядь псом и вороном».

Летописание Рязани.