История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Поэтическая мысль развертывается неторопливо, логически стройно и необычайно гармонично, что проявляется практически во всех отношениях: в лексике, в синтаксисе, в стилистике; в том числе и в дистрибуции отчетливо произносимых гласных звуков. В 23 приведенных стихах под ударением оказываются 104 гласных: из них лидирует "э(е)" – 38 (36,5% против нормы в 21%), далее следуют "а(я)" – 24 (23%, что в точности соответствует норме – 23%), "о" и "и(ы)" – по 15 (14,5% против нормы в 26% и 22%), "у" – 12 (11,5% против нормы в 8%). Как видим, явно преобладает ударный звук "э", располагающийся главным образом в рифмующихся окончаниях или на иктах в середине стиха как знак высокого стиля ("угнетенных – огорченных", "подаешь – льешь", "еще" – 3 раза, "отдохнет") и составляющий ввиду своего обилия ощутимые ассонирующие цепочки как по вертикали, так и по горизонтали, особенно к концу отрывка в ст. 17–18, 20–23. Будучи фонетическим слагаемым заглавной лексемы стихотворения, пусть и в безударной позиции [125], этот звук становится окказионально "меланхолическим". Заметная недостача в вокалической решетке "о" и "и(ы)" – оборотная сторона избыточного "э(е)". Столь же гармонично расположение согласных звуков: явных предпочтений не наблюдается, автора больше волнует благозвучие, чем звукоподражание или звуковой курсив, слабый намек на который можно услышать лишь во 2-м стихе: "Несчастных счастие и сладость огорченных". Лишь исследовательским путем прослеживается легкое фонетическое намагничивание текста, идущее от заглавия, благодаря чему особую значимость получают слова, содержащие сонорные м-л-н-л, которые при желании можно даже растягивать наподобие гласных: "сладость", "улыбкою", "слезою", "печали", "унылой", "с любовию", "немилой", "льешь", "умиленья", "нежнейший перелив", "Печали", "милее ясных дней", "безмолвие любя, ты слушаешь унылый"; в результате все они не только по звучанию, но и по смыслу "рифмуются" с "меланхолией" и косвенным окольным путем уточняют приметы этого чувства!

Придерживаясь в целом французской школы точной рифмовки, Карамзин все же, в отличие от классицистов, эпизодически отступает от непреклонного грамматического параллеизма: "всех-утех", "друг-мук", "перелив-осушив", "унылый-милы", т. е. стремится подчинить звукосмысловую игру слов переливам живого чувства и художественной логике его словесного оформления вместо того, чтобы всецело подчиниться ей самому.

3.

Наивысшие достижения отечественной стиховой культуры XIX в. по справедливости связывают с романтическим направлением, несомненным лидером так называемого золотого века русской поэзии. Романтики, развивая предромантические тенденции сентиментализма, выработали и канонизировали стихотворную поэтику настолько совершенную, что стих в их исполнении кажется самой естественной формой поэтического творчества, оттеснившей прозу на периферию изящной словесности. В целом версификация романтизма предельно экспрессивна, эмоциональна и индивидуальна; при этом новаторские тенденции романтической метрики и ритмики уравновешиваются традиционализмом в строфике. Обостренный интерес к национальным истокам и значительное расширение общекультурного диапазона вылились в энергичные эксперименты по имитации фольклорного и античного стиха, а также других порой весьма экзотических версификаций. Из традиционных стихотворных размеров доминирующее положение по-прежнему занимает 4-ст. ямб, распространивший зону своей экспансии на романтическую поэму ("Руслан и Людмила", 1820, Пушкина). Длинный 6-ст. ямб и короткий 3-ст. контрастно тяготеют к лирике, предполагающей конкретного адресата (дружеские послания, эпистолы, мадригалы). Длина стиха зависит от общественного статуса адресата: торжественным 6-ст. ямбом Пушкин, к примеру, обращается к Жуковскому ("Благослови, поэт!… В тиши парнасской сени…", 1816), к мифическому Лицинию ("Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице…", 1815) и абстрактному вельможе ("От северных оков освобождая мир…", 1830) и, наоборот, "легкомысленным" 3-ст. ямбом – к Батюшкову ("В пещерах Геликона…", 1815), к Пущину ("Любезный именинник…", 1815), к Галичу ("Где ты, ленивец мой?…", 1815) и даже к своей чернильнице ("Подруга думы праздной…", 1821). Вольный ямб продолжает обслуживать не слишком теперь популярную басню, усиливает свои элегические потенции и дебютирует в высокой комедии ("Горе от ума"), а затем и в драме ("Маскарад"). Новую жизнь обретает 5-ст. ямб, получивший широкое признание благодаря "русскому Шекспиру", пушкинским трагедиям ("Борис Годунов", 1825, "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость" и "Пир во время чумы", 1830) и перешедший с благоприобретенными жанровыми и тематическими ассоциациями в лирику ("Вновь я посетил…", 1835).