История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

Но шесть часов беспрерывного боя, жесточайший шквал огня, обрушившийся вскоре после этого, бессонные ночи и предельная усталость сделали своё дело: «Звягинцев, вначале кое-как крепившийся, под конец утратил и редко покидавшее его мужество, и надежду уцелеть в этом аду… внутри у Звягинцева вдруг словно что-то надломилось. Он резко вздрогнул, прижался к передней стенке окопа грудью, плечами, всем своим крупным телом и, сжав кулаки так, что онемели кончики пальцев, широко раскрыл глаза… Только на миг мелькнула у него чётко оформившаяся мысль: «Надо бы окоп поглубже отрыть», – а потом уже не было ни связных мыслей, ни чувств, ничего, кроме жадно сосавшего сердце страха. Мокрый от пота, оглохший от свирепого грохота, Звягинцев закрыл глаза, безвольно уронил между колен большие руки, опустил низко голову и, с трудом проглотив слюну, ставшую почему-то горькой, как желчь, беззвучно шевеля побелевшими губами, начал молиться». И только постепенно он начал овладевать собой, перестал молиться, из его окопа посыпались громкие ругательства, не принёсшие, правда, облегчения, а потом наступило «гнетущее безразличие», «несколько раз являлось сумасшедшее желание: выскочить из окопа и бежать туда, к высотам, навстречу двигавшейся на окопы сплошной чёрной стене разрывов, и только большим напряжением воли он удержал себя от этого бессмысленного поступка». На наших глазах храбрый, по существу, человек всё время борется со своей слабостью, рождённой усталостью. Он осунулся, постарел за эти полчаса, но, как только началась атака, герой «весь подобрался», «от недавней беспомощной растерянности не осталось и следа». Как о постороннем, испытывая «какое-то внутреннее неудобство и стыд», стал думать о только что пережитом. Звягинцев победил в себе страх, и в этом бою он вёл себя как герой, но факт остаётся фактом: в этом эпизоде мужество, героизм человека окружены причудливым сочетанием слабостей человеческих, и это нисколько, однако, не опасно в нравственном и эстетическом отношении, так как мы видим победу человека над собственной слабостью. Эта борьба и эта победа над самим собой делает его не картинно-плакатным героем, а живым человеком, в существование которого просто невозможно не поверить.

Мы внимательно рассмотрели ряд эпизодов, в которых принимает участие Иван Звягинцев, и старались показать многообразие черт, присущих его человеческой личности. Но в каждом романе есть такие эпизоды, в которых происходит полное узнавание литературного персонажа, когда проверяются все моральные и духовные качества его характера. Вот таким эпизодом в романе «Они сражались за Родину» и является эпизод, в котором Иван Звягинцев то молится, то бесстрашно мчится навстречу врагу.

В опубликованных главах романа «Они сражались за Родину» нет ничего блестящего, эффектного: ни преувеличенных страстей, ни грандиозных подвигов, – перед нами предстаёт фронтовая жизнь во всей её будничности и простоте, со всеми противоречиями, которыми так богата развивающаяся действительность, со всеми её тёмными и светлыми сторонами.

Есть и другой способ передачи героического, когда изображается непосредственное свершение яркого, заметного подвига, сразу всем бросающегося в глаза. И вовсе не стоит противопоставлять эти разные способы: каждый имеет право на существование в литературе, если это ведёт к изображению правды жизни, а не к тому преувеличению, которое искажает действительность в угоду тенденциозно поставленной задаче.

Шолоховские положительные герои совершают поступки, полные отваги и мужества, но ни один из героев даже и не помышляет, что это подвиг: он делает всё, что в его силах, и только. На эту черту русского человека указал ещё Н. Некрасов. Так, в романе «Три страны света» он писал: «Поразили меня многие добрые свойства русского крестьянина. Сколько чудных историй слышал я, и таких историй, таких подвигов, что, доведись нашему брату сделать что-нибудь подобное, хватило бы рассказывать на всю жизнь, да нашлись бы и слушатели, и хвалители! А здесь такие дела делаются и забываются, как самые обыкновенные вещи, никто им не удивляется, никто не говорит о них».

На эту же черту русского национального характера обратил внимание и В.И. Немирович-Данченко. Советуя актёру, игравшему роль Давыдова, как можно проще вести себя в сцене «бабьего бунта», он говорил ему:

«Прелесть этого отрывка романа в том, что во всём этом есть изумительная простота русской славной души, этого народа, в котором нет ни тени такого героизма, какой представлен в нерусской классической литературе, особенно романской, у Гюго например. Нет, это близко к Тургеневу, к Толстому, даже Пушкину.

Вот, в сущности, в чём вся красота Давыдова в этой истории…

Прежде всего надо понять, в чём настоящий русский героизм, выраженный здесь в простоте этого великолепного человека среди баб. Это-то и смешно, что не мужики его колотили, а бабы набросились. Это героизм, смешанный с самым сильным юмором.