История русской революции. Том 1. Февральская революция

Действительное влияние Ленина в партии было, несомненно, очень велико, но отнюдь не было неограниченным. Оно не стало безапелляционным и позже, после Октября, когда авторитет Ленина чрезвычайно возрос, ибо партия измерила его силу метром мировых событий Тем более недостаточны голые ссылки на личный авторитет Ленина по отношению к апрелю 1917 года, когда весь руководящий слой партии успел уже занять позицию, противоречащую ленинской.

Гораздо ближе подходит к решению вопроса Ольминский, когда доказывает, что, несмотря на свою формулу буржуазно-демократической революции, партия всей своей политикой по отношению к буржуазии и демократии с давних пор фактически подготовлялась возглавить пролетариат в непосредственной борьбе за власть. «Мы (или многие из нас), — говорит Ольминский, — бессознательно держали курс на пролетарскую революцию, думая, что держим курс на революцию буржуазно-демократическую Иначе говоря, мы готовили октябрьскую революцию, воображая, что готовим февральскую». В высшей степени ценное обобщение, которое есть в то же время безупречное свидетельское показание!

В теоретическом воспитании революционной партии был элемент противоречия, который находил свое выражение в двусмысленной формуле «демократической диктатуры» пролетариата и крестьянства. Выступавшая по докладу Ленина на конференции делегатка выразила мысль Ольминского еще проще: «Прогноз, который ставили большевики, оказался ошибочным, но тактика была правильна»

В апрельских тезисах, казавшихся столь парадоксальными, Ленин опирался против старой формулы на живую традицию партии ее непримиримость к господствующим классам и ее враждебность ко всякой половинчатости, тогда как «старые большевики» противопоставляли хоть и свежие, но уже архивные воспоминания конкретному развитию классовой борьбы. У Ленина была слишком прочная опора, подготовленная всей историей борьбы большевиков с меньшевиками. Здесь уместно напомнить, что официальная социал-демократическая программа еще оставалась в это время у большевиков и меньшевиков общей, и практические задачи демократической революции на бумаге выглядели у обеих партий одинаково Но они совсем не были одинаковы на деле. Рабочие-большевики сейчас же после переворота взяли на себя инициативу борьбы за 8-часовой рабочий день; меньшевики объявляли это требование несвоевременным. Большевики руководили арестами царских чиновников, меньшевики противодействовали «эксцессам». Большевики энергично приступили к созданию рабочей милиции, меньшевики тормозили вооружение рабочих, не желая ссориться с буржуазией. Еще не переступая за черту буржуазной демократии, большевики действовали или стремились действовать как непримиримые революционеры, хоть и сбитые руководством с пути, меньшевики же на каждом шагу жертвовали демократической программой в интересах союза с либералами. При полном отсутствии демократических союзников Каменев и Сталин неизбежно повисали в воздухе».

Апрельское столкновение Ленина с генеральным штабом партии не было единственным. Во всей истории большевизма, за вычетом отдельных эпизодов, которые по существу лишь подтверждают правило, все лидеры партии во все важнейшие моменты развития оказывались вправо от Ленина Случайно ли? Нет!

Ленин потому и стал бесспорным вождем наиболее революционной в мировой истории партии, что его мысль и воля действительно пришлись, наконец, по мерке грандиозным революционным возможностям страны и эпохи. У других не хватало то вершка, то двух, а часто и более.

Почти весь руководящий слой большевистской партии за месяцы и даже годы, предшествовавшие перевороту, оказался вне активной работы. Многие унесли с собой в тюрьмы и ссылку гнетущие впечатления первых месяцев войны и переживали крушение Интернационала в одиночку или небольшими группами Если в рядах партии они обнаруживали достаточную восприимчивость к идеям революции, что и привязывало их к большевизму, то, будучи изолированы, они оказывались не в силах противостоять давлению окружающей среды и самостоятельно давать марксистскую оценку событий. Огромные сдвиги, происшедшие в массах за два с половиной года войны, оставались почти вне их поля зрения. Между тем переворот не только вырвал их из изолированности, но и поставил, в силу авторитетности, на решающие посты в партии. По своим настроениям эти элементы оказывались нередко гораздо ближе к «циммервальдской» интеллигенции, чем к революционным рабочим на заводах.