История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

И свѣтъ вторично высказался въ его пользу: "онъ уменъ и очень милъ". Опять слово "милъ", и опять — ни слова объ его сердцѣ — его не нужно было для свѣтской жизни. Въ "свѣтѣ" Онѣгинъ сумѣлъ себя поставить такъ, что его вездѣ "замѣтили" — и въ кругу «золотой» молодежи, и среди «серьезныхъ» людей свѣта, ведущихъ за карточнымъ столомъ "важные споры", и въ кругу свѣтскихъ дамъ… Отдавая дань вѣку, Онѣгинъ интересовался модной тогда политической экономіей, и зналъ изъ сочиненій Адама Смита нѣсколько "ходячихъ истинъ". Это было «модно», — это было признакомъ "хорошаго тона"…

Содержаніе жизни Онѣгина.

Но не это заполняло его жизнь, — ловля женскихъ сердецъ, вотъ чѣмъ особенно прилежно занялся Онѣгинъ. И здѣсь ждалъ его успѣхъ. Пушкинъ помогаетъ намъ понять, откуда Онѣгинъ получилъ свои знанія:

Любви насъ не природа учитъ…
…Мы алчемъ жизнь узнать заранѣ
И узнаемъ ее въ романѣ…
Онѣгинъ это испыталъ.

И Пушкинъ указываетъ, какой романическій герой былъ образцомъ Онѣгина, — это ричардсоновскій Ловласъ, "побѣдитель женскихъ сердецъ". Цѣль его жизни — "покорять женскія сердца"; для этого онъ выработалъ себѣ опредѣленную тактику, изучилъ психологію женскаго сердца: легкія побѣды ему неинтересны; онъ любилъ "трудную борьбу";- это для него своеобразный "спортъ"…

Причины его тоски.

Жизнь Онѣгина катилась, безоблачная и спокойная, среда всевозможныхъ удовольствій — театры, балы, обѣды въ модномъ ресторанѣ, заботы о наружности и костюмѣ заполанли его пустое и пошлое существованіе; Судьба надѣлила Онѣгина «умомъ» и «сердцемъ», не давъ ему ни образованія, ни воспитанія, не указавъ исхода его душевнымъ силамъ. Отъ такого несоотвѣтствія богатства силъ со скудостыо содержанія души произошелъ въ немъ разладъ, — и немудрено, что онъ, скоро утомился и заскучалъ:

Рано чувства въ немъ остыли,
Ему наскучилъ свѣта шумъ,
Красавицы недолго были
Предметъ его привычныхъ думъ.
Измѣны утомить успѣли,
Друзья и дружба надоѣли
И, хоть онъ былъ повѣса пылкій,
Но разлюбилъ онъ, наконецъ,
И брань, и саблю, и свинецъ.

И вотъ имъ овладѣлъ "англіискій сплинъ", или русская хандра — да къ тому же и мода въ высшемъ свѣтѣ перемѣнилась, и "слава Ловласа обветшала". Тогда онъ подражаніе Ловласу смѣнилъ на подражаніе Чайльдъ-Гарольду, — сталъ "корчить чудака". Какъ Childe Harold, угрюмый, томный, въ гостиныхъ появлялся онъ…

Сердце было пусто, умъ былъ празденъ. Онъ попытался, было, заняться литературой, но трудъ упорный былъ ему тошенъ — и онъ бросилъ перо. Взялся онъ за книгу, но и «читать» онъ не былъ пріученъ, къ тому же тогда, когда онъ извѣрился въ жизни, — не могъ онъ повѣрить книгѣ. "Читалъ, читалъ, a все безъ толку. Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ"… Свою «хандру» и "апатію", — результатъ утомленія и пустоты душевной, онъ счелъ «разочарованностью» и охотно прикрылся, моднымъ тогда, плащомъ Чайльдъ-Гарольда. Недаромъ изъ всѣхъ книгъ онъ читалъ только творенія Байрона:

Да съ нимъ еще два-три ромапа,
Въ которыхъ отразился вѣкъ,
И современный человѣкъ
Изображенъ довольно вѣрно,
Съ его безнравственной душои,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмѣрно;
Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ.

Онѣгинъ былъ яркимъ представителемъ того "полуобразованія", которое такъ характерно было для тогдашняго русскаго общества. Умъ не позволилъ Онѣгину на всю жизнь слиться съ этимъ обществомъ, но искать цѣлей бытія внѣ этого общества онъ не умѣлъ. И, въ результатѣ, въ его лицѣ получился въ русской литературѣ первый образчикъ "лишняго человѣка".

Книга была отброшена, и Евгеній остался безпомощвымъ въ жизни, "безъ руля" и "безъ вѣтрилъ", съ "рѣзкимъ, охлажденнымъ умомъ", страннымъ мечтателемъ безъ цѣли жизни, угрюмымъ — съ жалобаии на злобу слѣпой фортуны, съ презрѣніемъ къ людямъ, съ язвительными рѣчами…

Онъ чуть было, не отправился путешествовать, но извѣстіе о смертельной болѣзни деревенскаго дяди вызвало его въ деревню.

Деревня.

Въ деревнѣ Онѣгинъ сначала интересовался новизной жизни, необычными для него красотами тихой природы; онъ заинтересовался, было, участью своихъ крѣпостныхъ, и облегчилъ ихъ существованіе, — "яремъ барщины старинной" замѣнивъ "легкимъ оброкомъ", — но вскорѣ онъ и здѣсь заскучалъ и повелъ уединенную жизнь, мизантропіей отдаливъ отъ себя своихъ сосѣдей. Наивные деревенскіе жители въ оцѣнкѣ героя не были такъ свисходительны, какъ петербургскій "свѣтъ" — они признали Онѣгина и вольнодумцемъ ("фармазонъ", т. е. франкъ-масонъ), и "неучемъ"…