История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Ленскій.

Въ это время въ сосѣднюю деревню пріѣхалъ Ленскій. Это былъ человѣкъ другого душевнаго склада, чѣмъ Онѣгинъ: воспитанннкъ нѣмецкой идеалистической философіи ("съ душою прямо геттингенской"), — поэтъ, душа котораго была воспламенена поэтическимъ огнемъ Шиллера и Гете. Въ глушь русской провинціи привезъ онъ много страннаго:

Вольнолюбивыя мечты,
Духъ пылкій и довольно странный,
Всегда восторженную рѣчь
И кудри черныя до плечъ.

Близость Ленскаго къ Жуковскому.

Онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ «прекраснодушныхъ» юношей, которыхъ много было тсгда въ Германіи, и которые получили тамъ кличку: "die scköne Seele". Ero сердце было чисто; онъ былъ полонъ вѣры въ искренность дружбы и чистоту любви. Онъ былъ мечтателемъ-мистикомъ, вѣрилъ въ сродство душъ, въ божественное призваніе избранныхъ вносить свѣтъ въ жизнь земли. Въ своихъ поэтическихъ опытахъ онъ воспѣвалъ только чистыя, возвышенныя чувства. И нравствевный обликъ его, и мотивы его творчества yдивительно напоминаютъ Жуковскаго:

Онъ пѣлъ разлуку и печаль,
И нѣчто, и туманну даль,
И романтическія розы.
Онъ пѣлъ тѣ дальнія страны,
Гдѣ долго въ лоно тишины
Лились его живыя слезы…
Онъ пѣлъ поблеклый жизми цвѣтъ,
Безъ малаго въ восьмнадцать лѣтъ.

Подобно Жуковскому, онъ былъ неисправимымъ оптимистомъ, который не допускалъ возможности роптать на "Провидѣніе" — все разумно и все необходимо, что происходитъ. Думая о смерти, онъ не отворачивался отъ нея — онъ восклицалъ:

…правъ судьбы законъ! —
Паду ли я стрѣлой пронзенный,
Иль мимо пролетитъ она —
Все благо: бдѣнія и сна
Приходитъ часъ опредѣленный:
Благословенъ и день забогъ,
Благословенъ и тьмы приходъ!

"Дружба" Онѣгина и Ленскаго.

Ленскій сошелся съ Онѣгинымъ, хоть они были совсѣмъ непохожи другъ на друга: "волна и камень, ледъ и пламень", — вотъ, какъ ихъ характеризуетъ поэтъ. Но они сдѣлались друзьями "отъ дѣлать нечего" — оттого, что только они одни были "культурными людьми" въ этой "деревенской глуши", — они понимали другъ друга и не скучали вмѣстѣ. Онѣгинъ не вѣрилъ ни одному слову Ленскаго, но его трогала наивная чистота юноши, и онъ щадилъ его вѣру, иногда удерживая себя отъ излишняго "скептицизма".

Ленскій ввелъ друга въ семью Лариныхъ: онъ съ дѣтства былъ влюбленъ въ ихъ младшую дочь Ольгу; ее онъ воспѣвалъ въ своихъ прочувствованныхъ стихахъ и ее хотѣлъ показать Онѣгину.

Ларины.

Ларины были простые, добродушные русскіе люди, которые жили тихой, растительной жизнью.

Они хранили въ жизни мирной
Привычки мирной старины;
У нихъ на масляницѣ жирной
Водились русскіе блины,
Два раза въ годъ они говѣли,
Любили круглыя качели,
Подблюдны пѣсни, хороводъ.
Имъ квасъ, какъ воздухъ, былъ потребенъ…

Разсказъ о жизни Лариныхъ, праздникъ именинъ въ ихъ домѣ, деревенскій балъ въ этомъ тихомъ "дворянскомъ гнѣздѣ", типы помѣщиковъ-сосѣдей, отъѣздъ Лариныхъ изъ деревни въ Москву — все это прекрасныя, живыя картины русской дѣйствительности, написанныя Пушкинымъ въ добродушно-юмористическомъ тонѣ.

Ларинъ.

Когда Онѣгинъ знакомится съ ними, старика Ларина уже въ живыхъ не было: онъ "былъ простой и добрый баринъ", и краткая эпитафія на его памятникѣ прекрасно рисуетъ всю его жизнь, тихую, безпорывную:

Смиренный грѣшникъ, Дмитрій Ларинъ,
Господній рабъ и бригадиръ
Подъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.

Позднѣе Гоголь въ "Старосвѣтскихъ помѣщикахъ" напишетъ сходную идиллію изъ жизни захолустныхъ дворянъ, но, въ художественномъ отношеніи, нѣсколько строчекъ эпитафіи, брошенныхъ вскользь Пушкинымъ, гораздо выше цѣлой повѣсти Гоголя, въ которой есть и каррикатурность, и тенденціозность.

Ларина.

Сама Ларина тоже простая женщина, когда-то бредившая романическими героями; выйдя противъ воли замужъ, она сперва потосковала, но потомъ свыклась съ новой жизнью и узнала тихое и вѣрное счастье.

Привычка свыше намъ дана —
Замѣна счастію она —

Ольга.

У Лариной двѣ дочери. Одна — Ольга, простая, недалекая дѣвушка, живая и немного сентяментальная. Только фантазія Ленскаго могла идеализировать эту дѣвушку, въ сущности, мало-оригинальную и мало-интересную. Пушкинъ говоритъ о ней-