История с географией

С получением девятнадцати-двадцати тысяч Веры у нас сразу являлись все верхи и за себя, и за него. Нас так миловало небо, что сердиться на забастовавшего Шолковского и не хотелось. «Выходите победителями», – писал наш посредник, так убеждавший нас, что у Шолковского деньги к купчей уже готовы. Теперь на нас падала вся ответственность, и мы брали все дело в свои руки, мы не должны были надеяться на этих компаньонов, а так как предстояло еще немало накладных расходов, то мы решили попытаться еще достать пять тысяч и с этой целью съездили в Саратов, обратились в первое общество взаимного кредита и ничего не добились.

Вернувшись в Губаревку, мы застали у нас Н. Л. Кропотову. Узнав о причине нашей неудачной поездки в Саратов, она вызвалась немедленно нам устроить кредит во втором обществе взаимного кредита, где ее матушка состояла членом. Вместе с ней мы поехали опять в Саратов, и она действительно нам устроила кредит в пять тысяч. То было седьмое июля, а восьмого июля, когда мы вернулись в Губаревку, пришла телеграмма Веры о согласии дать нам девятнадцать тысяч под закладную, сроком на год. Пришлось ехать в Пензу. Там оказалось, что Вера согласна, но ждет согласия своего супруга, который был в отсутствии. Предстояло его ожидать, а так как Кандыба очень был озабочен всеми формальностями залога, потребовалось залоговое свидетельство на Щавры. Витя поехал за ним в Москву и оттуда в Минск. Я осталась у Кандыба, и в ожидании супруга Веры и залогового свидетельства из Москвы я должна была провести целую неделю в Пензе. Не могу сказать, чтобы я ее провела приятно и вспоминала это время без удовольствия. Наконец прибыл и Филатов, и Витя с залоговым свидетельством.

Закладная была написана, и девятнадцатипроцентные-шестипроцентные свидетельства нам вручены. Теперь за вычетом процентов за полгода вперед членских взносов у нас было еще сорок две тысячи. С такой суммой мы могли уже приступать к написанию купчей. Успокоенные, почти счастливые, мы вернулись в Губаревку, где провели еще несколько дней, теперь уже чувствуя почву под ногами. Ведь не прошло и месяца, как мы выехали из Минска просить помощи на родине.

Все деньги были переведены в Петербург в Центральный банк. Вести из-за границы были успокоительные. Хотя в Ринолцау Наташе не помогли, но они решили поехать в Париж к доктору Magnon, и очень надеялись на него. Беспокоиться за детей тоже не приходилось. Бабушка Градовская с обычной ей манерой sa dévouer[273] проводила все дни с детьми, заставляя их петь, гулять, играть в четыре руки.

Бабушка губаревская была по обыкновению пресчастлива, когда девочки приходили к ней читать или говорить по-французски. В письме к Леле от одиннадцатого июля сообщалось, как она была тронута стихами, которые Олечка сочинила для нее и читала прочувствованным голосом. От умиленья слезы сжимали горло бабушки, а те две, слушая, как бы подтверждали глазенками (представляю себе живые, лукавые глазенки Сони). «Вот минуты счастья на старость, – заключала Тетушка и добавляла, – все время тревожась за наших путешественников, конечно, мы все находимся в лучшем положении, чем где-либо в Европе: у себя дома и в довольстве во всех отношениях».

Пока Ольга Владимировна всецело отдавалась милым внучкам, Тетушка собирала почту из Петербурга на имя Лели и, разбирая ее, определяла, что нужно пересылать Леле за границу, а что неспешно, и оставляла до его приезда. Но мы не смели заживаться в Губаревке и наслаждаться этой идиллией. Хотя мы и были теперь спокойны за Сарны и смело могли бы прожить еще десять дней, поспеть к купчей пятого августа, тем более что совершенно были спокойны и за Дерюжинского: Витя еще раз заезжал к нему (из Москвы) и еще раз убедился, что Николай Федорович идет всей душой нам навстречу и вообще человек вполне порядочный, но, увы, теперь нас вызывали в Щавры.

Фомич продолжал нас бомбардировать своими фолиантами, теперь же он умолял скорее приехать, ибо в Щаврах разыгралась драма. Совершенно неожиданно семнадцатого июля в Щавры приехала из Киева Татá с детьми, и на третий день вышел скандал. Корветто с женой, относившейся десятилетнему пасынку мачехой, принялись за что-то нещадно стегать мальчика ремнем. Возмущенная Татá стала их останавливать, потом бросилась на брата, стала бить его, царапать и упала в обморок. «Тогда граф вылил на нее ведро помоев, – эпическим тоном писал Фомич, – очнувшись, Наталья Петровна грозила жаловаться мужу, на что граф заявил ей, что в Щаврах она распоряжаться больше не может, потому что она нищая, Щавры переведены на имя его жены, иначе сказать, принадлежат теперь не Шидловскому, а графине Мань де Корветто».