История с географией

Шидловский встал и, надменно протянув Вите два пальца, вышел из комнаты.

Узнав о таком результате, я просила Витю послать за Сеткевичем и передала ему результат разговора с Шидловским. Сеткевич возмущался. Он хорошо знал, что у Шидловского нет этих двадцати тысяч. Быть может, он рассчитывал продать Щавры с барышом до декабря, но это было сомнительно. Последние пятьсот пудов соломы Корветто продал накануне отъезда. Теперь без урожая, без навоза к весне, вряд ли можно продать Щавры. «Во сяком случае, передайте Шидловскому, чтобы он ни о каком двойном задатке не смел заикаться, – горячо заявила я. – Мы идем ему навстречу, понимая, что ему Щавры ни к чему, и зная, что двадцати тысяч у него нет. Но он ищет в этом умысел другой, не верит, что у нас никаких покупателей нет, не верит в нашу искренность. Так поймите сами и передайте Шидловскому, что, когда он откажется в декабре, он потеряет свой задаток». Сеткевич удивлялся упрямству Шидловского, зная, что у него действительно никаких денег на покупку нет и не будет. Мы дали ему два дня на размышление, но Шидловский уперся и требовал писать купчую даже раньше, восьмого сентября. «Все это вздор, и нечего там голову морочить, восьмого сентября у нас должна быть купчая на Сарны; одновременно бросаться в Минск мы не можем, тем более, что все это одни слова, один пуф. Повторите ему, что он может теперь получить свой задаток обратно целиком, без вычета наших убытков, но если он проведет время, его задаток про-па-дет». В ответ Шидловский повторял, что требует двойной задаток или купчую в декабре.

Вызванный Фомич кашлял, сморкался в огромный клетчатый платок и решительно отказывался понять Шидловского. Он даже не хотел мириться с одним возвращением ему задатка, ввиду убытков, которые причинил граф, распродав все до последнего пуда соломы и не уплатив проценты в банк, а какие убытки еще ожидают нас, если отказ от купчей будет только в декабре. Правда, покупателей на Щавры теперь не было, но до снега еще два месяца, возможно поднять на ноги всех комиссионеров, чтобы сбыть, наконец, центр. Теперь Фомич посылал гром и молнии, как на графа, так и на графиню, ставшую владетельницей Щавров, и, вероятно, столкновение с ней было настолько остро, что с графиней, рассказывал Сеткевич, были обмороки и припадки падучей, которые она приобрела, уверяла она, исключительно из-за Фомича. Со своей стороны, Фомич болел печенью от нее и «только теперь понял, как трудно честно оберегать чужое добро». С желчным злорадством описывал он торги, назначенные графом накануне отъезда. То были не блестящие торги Судомира с исторической мебелью, а распродажа спешно и за бесценок инвентаря и хлама, графское имущество: одежда, чулки, ложки, все до ботинок случайно заехавшей к ним гостьи. Фомич приобрел на этих торгах пару лошадей, седло и бричку, всего за девяносто рублей.

Но так как добродетель иногда и бывает вознаграждена, то он с гордостью показывал всем письма Татá из Киева: она горячо благодарила его за сочувствие, участие и помощь.

Глава 30. Сентябрь 1911. Купчая на Сарны

Тем временем Кулицкий, скучавший в бездействии, пришел обрадовать нас новостью, что кажется у Шолковского не будет десяти тысяч к девятому сентября! Ради общего спасения необходимо еще нам напрячь все наши усилия. Подумали мы, погоревали с Витей, поворчали, телеграфировали неисправимому компаньону, остались без ответа и выехали в Губаревку: там еще был незаложенным наш Новопольский лес. Не успели мы приехать в Губаревку, где со дня на день ожидали Лелю с Наташей из-за границы, как спасение шло нам уже навстречу. Кропотова, опять гостившая у нас, предложила на переверт, на короткий срок три тысячи, Лизавета Ивановна, получившая ссуду Крестьянского банка за свое имение, а также кузина предложили поместить в сарновское дело по пять тысяч. Все эти дружеские выручки незабвенны. Двадцать шестого августа вернулся Леля с Наташей. Их поездка, в общем, была удачной. Наташа вернулась свежей и веселой.

Доктор Magnon не нашел ничего угрожающего, прописал обливания водой и фетин (фосфор), советовал не слишком утомляться домашней суетой. Хотя Шунечка и была обставлена целым штатом прислуги с Альмой (бонной из Ревеля) во главе, тем не менее она всегда была в нервном состоянии, в тревоге, страхе и angoisses[274], вызываемых малейшими пустяками. «Советую Вам, – сказал ей доктор, – вернуться домой не хозяйкой дома, а старшей дочерью вашей матери». Вот с матери следовало брать пример: всегда спокойная, по крайней мере наружно, в полном самообладании, она умела держать в доме и порядок, и дисциплину. Никого этим не раздражая, она своим административным талантом приводила всех в восхищенье. Вернувшиеся родители нашли своих душечек здоровыми, веселыми, сами были веселы, и под впечатлением поездки много рассказывали о ней.