История с географией

Я разменяла часть билета Тети, шесть тысяч, и поехала прямо в Могилев, т. к. получение билета и его размен, да еще воскресный день, задержали меня в Петербурге на три дня. И я только 28 мар та вернулась в противный город и на 29 марта через нотариуса вызвала Судомира к половине десятого утра. Но я не хотела производить эту операцию в конторе у Васютовича, где мы пережили столько бурных и тяжелых минут, и вызвала Судомира к нотариусу Казанскому. Наше свидание с Судомиром длилось десять минут. Немного более я бы не выдержала. Мне так хотелось его спросить: «Так значит вам неизвестно было о недохвате земли?» Но Леля накануне решительно упросил меня этого не делать. Помня его совсем пророческие предостережения о Щаврах, тогда в Губаревке, теперь я суеверно его послушала, хотя это мне стоило очень и очень много. Так хотелось крикнуть ему: «Вы не знали, что не хватает четыреста десятин? Ионки плохо вымерял?» А вопрос этот при нотариусе Казанском был бы тем эффектнее, что Казанский спросил меня сам, когда узнал, что у нас закладная на Щаврах:

– И вы там недосчитались каких-нибудь триста-четыреста десятин?

– Откуда вы знаете? – очень удивилась я.

Оказалось, что еще три года тому назад Судомир обращался и к нему с просьбой продать Щавры. Казанский на это согласился с условием, чтобы Судомир сознался ему, как на духу, какой имеется в Щаврах недостаток. И тогда, три года тому назад, Судомир сознался ему в фальшивой экспликации плана и в недостатке около четырехсот десятин! Да и не один Казанский знал об этом. Сенненский уездный землемер Пашковский, будучи зимой в Щаврах, рассказывал Горошко, что он еще шесть лет тому назад проверял щавровскую землю и убедился в недохвате. Тогда, шесть лет тому назад, для Судомира это был сюрприз, он даже не захотел взять этот правильный план на две тысячи сто восемьдесят пять десятин, и, хотя следя за работой землемера буквально шаг за шагом, он не мог сомневаться в недохвате, но счел за благо отказаться от плана и недоплатить ему пятьсот рублей за работу. Пашковский был рад уступить теперь нам этот план за тридцать пять рублей.

С такими данными, да в присутствии Казанского, мой вопрос был бы настоящей, вполне заслуженной местью, которая бы немного облегчила мою досаду. Я давно мечтала об этом! Но Леля так решительно отговаривал меня, что я, скрепя сердце, сжала зубы и почти молча, отсчитав десять тысяч, получила через нотариуса закладную с надписью о снятии запрещения и пр. Деликатность или осторожность Лели заставила меня поступить совершенно вопреки своему характеру и убеждению. Я чуть не плакала от досады! Но Леля, вероятно, был прав.

В тот же день в девять часов вечера я была дома после двух недель мотания. О, как нужно было нам теперь работать, отказывая себе во всем, чтобы скорее успокоить наших родных. В мое отсутствие у нас гостила проездом в Петербург к дяде Мари Козен. В том угаре, в котором я находилась тогда после всех пережитых волнений, я недостаточно помню рассказов Оленьки об этом свидании с ней. К тому же я была очень взволнована неожиданным приездом ко мне двух незнакомых земских начальников, которые от имени всех земских начальников Слуцкого уезда просили повлиять на Витю согласиться идти в Слуцк предводителем. Дело Лопухина разбиралось здесь в Палате; если его оправдают, он через две недели уйдет, причем сам выразил желание видеть только Витю своим заместителем.

Я была тронута таким предложением. Один из них, Бельченко, которому я писала зимой, прося его разыскать Слуцкую псалтирь для Лели, обещал мне теперь в награду за это «всякие чудеса» в Слуцке. О, конечно, я все сделаю, чтобы уговорить Витю, обещала я им. И Витя, вернувшись вечером с какого-то заседания, был также тронут. «Но, – писала я вскоре затем Леле, – нас преследует удивительная неудача. Первого апреля дело Лопухина было закончено; ему, слава Богу, сделали лишь замечание и вернут жалование, удержанное у него почти за пять месяцев. Вернувшись в Слуцк, он был намерен через две недели уйти, уступив свое место Вите».

Но Эрдели обещал эту вакансию Каморному (!), который два месяца тому назад, к общему удивлению, был назначен предводителем в Игумен. Эрдели теперь выразил сожаление, что Витя отказался от Слуцка, когда он ему предлагал. Но то было в прошлом году, когда Слуцк еще был занят Лопухиным. И требовался ценз, имение в Слуцком уезде, хотя у Каморного никакого не было ценза. «Берите Игумен», – сказал Эрдели с обычной своей флегмой. Витя согласился взять Игумен, но вернулся домой очень взволнованный, опасаясь, что погорячился, давая на это согласие:

– Запущенный уезд, сорок верст от железной дороги.

– Ничего, едем в Игумен! – соглашалась я, только чтобы успокоить Витю, хотя меня лично вовсе не соблазнял этот Игумен: маленький деревянный, грязный городок «с угрюмым характером белорусского полесья» (Семенов).