История с географией

Мы с Витей еще раз съездили в Гуту, и теперь к нам подошел один из «застрявших» старых арендаторов, Деринг, бывший повар Лось-Рожковских, «немец из Парижа» как он себя отрекомендовал. Он подробно рассказал о выселении из Гуты. Витя также был поражен. Мы захотели исправить сделанное зло и обещали Дерингу денег, если он осенью вернет этих несчастных, а им мы обещали возместить хоть часть убытков по переселению, дать им денег и лесу на ремонт заброшенных изб. Деринг думал, что это будет трудно, потому что они все уже разошлись, кто куда, и несомненно пристроились. Впрочем, он обещал их разыскать, а если останется лишняя земля, то он приведет из Оршанского уезда своих родных, которым очень нужна земля.

Туча сгущалась над паничем; в его неограниченном правлении появилась трещина, а он на беду вымещал свою смутно поднимавшуюся досаду на Горошко. Не допуская близко его к парцелляции, сам он вмешивался в дела Горошко по хозяйству. Так, не успел Горошко сдать фруктовый сад, как Бернович потребовал, чтобы сделка эта была нарушена, потому что зимой он обещал сад Зелиху. Нарушить сделку нельзя было. Горошко весной принимал коров на пастбище, Бернович прогнал коров корчмаря среди лета, потому что тот чем-то ему не угодил. Горячее заступничество Вити за старого еврея-корчмаря было принято Берновичем за личное оскорбление. Витя должен был уступить, но дольше уступать паничу он уже был не намерен! «Неужели мы на всю жизнь с ним связаны? – с ужасом вздыхал Витя, – так связаться с ним словом!»

Гроза приближалась. Двадцать первого июня в чудное ясное утро к нам заехал наш куртажник Каган. Он привез с собой литвина, ходока от большого товарищества. Убедительно советуя не упускать его, Каган умчался дальше, а литвин стал дожидаться пробуждения Берновича. Почти одновременно неожиданно явился Деринг. Он уже привез Оршанских ходоков, которых отправили смотреть Гуту. Прошло утро, начинавшееся у нас рано, шел одиннадцатый час, а бедный литвин все сидел да сидел в тени липовой аллеи в ожидании пробуждения панича. Я теряла терпение и послала Мишу его будить. Прошел еще час, и еще час. Я написала Берновичу записку, прося его, наконец, встать! Прошел еще час. Витя начинал уже горячиться и послал Мишу сказать паничу, что придется послать Горошко показать землю литвину: иначе литвин уедет.

Тогда только Бернович вышел из «аптечки» и сказал, что ждет Зелиха (кузница его была за восемь верст). На это Витя ответил, что и без Зелиха можно показать землю. Павел, Стасьполесовщик или Горошко могут ее показать. Наконец Витя сам готов. «Ничего так не портит впечатления на покупателей, – сухо возразил Бернович, – как если пан сам показывает землю: на то и существуют посредники». «Тогда приспособьте кого-либо, кто поближе и всегда под рукой», – проворчала я. Бернович неохотно, все еще поглядывая, не едет ли, наконец, Зелих, двинулся с литвином в поле. Прогулка длилась не более часа, и Бернович вернулся, говоря, что литвин захотел остаться один, после чего тот и не возвращался.

За обедом и Витя, и Бернович были сумрачны. Я с трудом старалась говорить о безразличных вещах. Бернович все время нервно ежился и вдруг заявил, что Витя не имел бы права послать с литвином Горошко. Это означало бы нарушение условия, по которому он безвозмездно работает, это вторжение в его дело. «Даже если бы мы от этого теряли, погибали?» – воскликнул Витя.

«Да, погибайте, но слово преступить не имеете права». Слово «погибайте», которое Витя мысленно столько раз спрягал, произвело на него впечатление удара хлыста. Он со стоном вскочил, я вскочила за ним, удерживая готовый вырваться у него крик, и увела из столовой. Витя разразился слезами. Он стал голосом вопить, что ляжет в могилу, если не выполнит принятых нами обязательств к родным. «Да мы идем к своей гибели, – повторял он, захлебываясь слезами, – выбирай между Берновичем и мной! Я больше не могу его видеть! Удали его!»

Такого решительного поворота я и во сне не ожидала. Я видела, что взрыв этот давно подготовлялся, но как теперь осуществить это требование Вити, не знала. Через полчаса меня вызвали к Берновичу. Он просил меня пройти с ним в сад. Здесь он еще раз повторил, что не намерен допускать чье-либо вторжение в его дело. Одно то, что Горошко может себе позволить думать, что он, Бернович, будет считаться с его мнениями, а мы будем слушать советы Горошко, уничтожает наш договор и заставляет его предупредить нас, что в таком случае ему придется нас покинуть. Все это было сказано с отменной вежливостью, как всегда, но по тону его ясно было, что все это лишь угроза с его стороны, которая должна была нас так испугать, что заставит пойти на все уступки, ведь нам нужно же было понимать, что без него мы пропадем и поэтому никогда его не отпустим: Витя на службе, я дома, Горошко – болван.