История с географией

Как раз с граблями через плечо подходил к нам и Горошко, занятый уборкой сена на поляне в саду. Теперь липы в саду были покрыты цветами и пчелами, было так хорошо. И к чему такие страдания?

– Митрофан Николаевич, – обратился Витя к Горошко, – ведь теперь все дело на наших плечах. Вы нам должны помочь, очень будет трудно. Сумеете?

– И продовольственная кампания была тоже очень трудная, – возразил Горошко серьезно, – и я был совсем неопытен, а при старании и внимании все кончилось хорошо.

– Так что если мы сами поведем дело, на вас можно надеяться?

– Твердо надейтесь!

В эту ночь, ночь Ивана Купалы, в Щаврах могли мирно заснуть два успокоенных, осчастливленных человека: Витя и Горошко. Я же не могла заснуть, мне все же было жаль этого Дон Кихота, выброшенного в море житейское! Поедет он в отчий дом виниться! Терзало меня и то, как примут «мои» это совершенно неожиданное для них известие. Они верили в умения Берновича и надеялись на него. Он сумел убедить Лелю в достоинствах Щавров и вот вдруг… Я готова была тут же ночью сесть и строчить им, но отложила на другой день, который пришлось проводить одной, потому что настал срок совершения купчих на разные полоски, запроданные Берновичем в «счастливый» день пятнадцатого июля.

Витя с Горошко, оба поехали в Могилев. Там опять пришлось промучиться целых два дня. Заготовленные Берновичем документы для совершения купчих оказались недостаточными. Не хватало семейных списков. Пришлось за ними посылать покупщиков. Горошко пришлось съездить в Бобр, словом, опять целая эпопея волнений, хлопот и расходов, но благодаря энергии и настойчивости Вити, в конце концов, двадцать шестого июня все документы были представлены, и июньские купчие (вторая серия) утверждены. Банк разрешил продать все эти полосы без погашения, а так как крестьяне могли внести менее четырех тысяч, то остальные деньги были им оставлены в закладной на Крестьянский банк. Теперь в закладных, которые выплатит Крестьянский банк, уже было семнадцать тысяч двести рублей, сумма вполне покрывавшая наш долг Леле.

На мое длинное письмо в Губаревку по поводу драмы с Берновичем, ответ «моих» был различный. «Жаль Берновича так, как ты пишешь, как Дон Кихота. Он несчастный, как Ladislas Bolsky[221]. Но в то же время, вспоминая его обещание распродать все к первому июля, решаю, что так лучше, я лично вижу во всей этой истории спасение Божие, и Витю не сужу, – писала Тетя и добавляла, – не будь Оленьки, которая будет в отчаянии, если она уедет, немедля приехала бы к вам делить вашу заботу».

Оленька более тревожилась: «Но что же теперь выйдет? Витя ведь скоро уедет, отпуск его кончается, а это – не женское дело. Но я не могу судить, но вижу страшную заботу для тебя, и как выйти из этого, и, главное, твой отъезд в Губаревку отложен или вовсе его не будет? И зачем Витя ссорится?»

Дипломатичнее всех писал Леля: «Весьма трудно сказать что-либо определенное по поводу случившегося. Но я уверен, что иначе, чем вы поступили, поступить было нельзя. Скорблю о том, что теперь вам прибавится забот и работы».[222]

В Губаревке опять было чудесное лето с благодатными грозами и дождями. Опять хлеба радовали сердце Лели, и июнь в Губаревке протекал мирно и весело. Кроме обычных друзей (Лидерт, Кропотовой, Софии Григорьевны с Ксеничкой), гостила Аня Гинтер с дочерьми, сверстницами наших девочек, так что между ними завязалась большая дружба и, конечно, все деревенские удовольствия становились от этого еще оживленнее. К ним еще присоединялась вся молодежь Нейперт, а их было у Сони[223] восемь человек, и когда они приезжали из Вязовки, где устроились на даче, это был целый детский пансион. Но, конечно, как не радостно было бы мне хоть недельку провести со своими в Губаревке, о поездке туда теперь нечего было и думать! Уезжая, Бернович передал мне все дело по парцелляции, и я с головой ушла во все счета по этому делу.

Всего с июньскими купчими Берновичем было продано двести девяносто пять с половиной десятин земли, общая стоимость которых равнялась тридцати пяти тысячам шестьсот четырем рублям по сто двадцать пять рублей в округу. Это было бы отлично, если бы не была продана Пуща, которую надо было беречь и беречь ради дальнейшей парцелляции! Берновичем были еще запроданы разные клочки и полосы, но все это не было оформлено, многие требовали свои задатки обратно и уходили совсем или меняли их на другие участки. Накладные расходы на каждую из этих проданных десятин равнялись пяти рублям. Конечно, немало падало расходов на куртажи, барыши (выпивки), отступные и пр. Куртажники совершенно не хотели понимать, что мы с удовольствием дадим двадцать-тридцать рублей на чай тому, кто возьмет на себя труд съездить, дать знать желающим купить землю, но уговаривать, втирать очки и за это получать проценты – совершенно лишнее.