История с географией

Вячеслав приехал к нам погостить из Петербурга. После отъезда из Борисова и выхода в отставку, он, несмотря на свои способности и талантливость, никак не мог найти свою точку. Теперь уже родные принялись хлопотать устроить его в Саратове при землеустроительной комиссии, но пока у него не было ни крова, ни угла, а в кармане ни гроша. Он начал писать рассказы из военного быта, и гонорар за них уже был обеспечен в двух редакциях, но нужно было ими заняться, переписать. Витя, по доброте своей, еще в Петербурге звал его к нам переждать тяжелую полосу его жизни и в щавровском уединении заняться литературой. Он писал легко и талантливо. Но так как Вячеслав в ответ на это выказывал, с обычной откровенностью, свои чувства благодарности и готовность быть нам полезным, то уже на третий день приезда Витя что-то хмурился.

«Очень меня тяготит он, – писала и я своему вечному советнику Леле про него, – но не могу же я теперь его вышвырнуть, а между тем он уже вызывает у Вити приступы огорчения. Дай совет мне, как быть? Ведь он может быть нам даже полезен. Не стесняйся пессимизма, побольше его на такую неисправимую натуру, как моя». Совет Лели не сохранился, но он, вероятно, писал то, что я очень хорошо сама понимала: поручить Вече ведение дела в Щаврах было бы верхом неосторожности, ввиду его транжирства и легкомыслия, которые и довели его самого до такого печального состояния. Но удержаться на трудной позиции постоянной сдержки широкой и захватистой натуры Вечи было нелегко. «Поставь Вячеслава в рамки совета, – наставительно писал мне и Витя, – а то получится второй экземпляр Берновича». Но Вячеслав решил, что его обязанность не советы мне давать, а браво приняться за дело.

Как нарочно, тогда и Фомич надумал нас навестить, услышав в Минске о нашей разлуке с Берновичем, которого он продолжал считать виновником своей отставки в Щаврах. Он просил разрешения погостить у нас, отдохнуть от ремонта домов, поглощавшего его второе лето, подышать деревенским воздухом и «попить молочка». Витя, продолжавший питать к нему почти сыновнюю нежность, даже очень этому обрадовался, хотя я серьезно предупреждала его, что к нам на службу возвращать старика не надо. Все главное было сделано, а неминуемое соревнование между ним и Горошко вызовет опять вражду и сплетни, от которых потерпим только мы с Витей. Мало того, что Фомич был мелочен до последней степени, он был нестерпимый болтун, и, правду говоря, вовсе к нам не так расположен.

Не успел он познакомиться с Вячеславом, как у них завязалась самая тесная дружба. Днем они вместе катались или гуляли, вечером играли в шашки, курили целыми часами и шушукались с самым таинственным видом. Фомич представил наше положение в самом мрачном свете, что у нас петля на шее, что московский Земельный банк нас непременно утопит: мы никогда не сможем утвердить столь радующие нас купчие, потому что по закону банк никогда не переведет свой долг на чересполосицу в Гуте и Батурах, да и вообще на все эти мелкие клочки и полоски. Банк потребует погашения, одного погашения! А тогда нас ожидает полный крах, бунт крестьян-покупателей и скандал на всю губернию! Ведь Щавры давно и всем этим известны! Сколько лет Судомир-пройдоха, сумевший обмануть всех евреев в округе, не мог утвердить ни одной купчей! А мы так легкомысленно на это рассчитываем!

Да, мы прямо идем в пасть к банку, на свою гибель этой попыткой утверждать купчие. Все эти приятные перспективы и рассуждения Фомича доходили до меня через Вячеслава, который, обуреваемый родственными чувствами, пришел в ужас за нас и решительно заявил мне, что готов пожертвовать своим ожидаемым в Саратове местом, чтобы остаться у нас в Щаврах и спасать нас. Мы довольно шутливо отнеслись к такому заявлению, предложили ему остаться погостить, но спасать нас считали лишним.