История с географией

После отъезда Вити с Урванцевым Вячеслав собрался в Могилев. У него там было два дела: побывать у архиерея, переговорить с ним, не купит ли духовенство нашу усадьбу в Щаврах. Церковь от усадьбы отстояла в пятидесяти шагах, а дома причта были за версту в селе, за рекой, т. е. за лужей. Архиерей обещал подумать, но, конечно, дело было положено в дальний ящик. Вторым делом было скорее выяснить и оформить в лесохранительном комитете разрешение вырубить наш лесок, запроданный Борисовскому купцу. Нам говорили, что такого разрешения мы никогда не получим, но нам надо было знать это наверняка. Вячеслав пробыл в дороге три или четыре дня. В его отсутствие приезжал из Могилева Булацель, оценщик Крестьянского банка, осмотреть запроданные участки в Пуще. Объехав участки, Булацель нашел, что земля из-под чернолесья отличная, условия покупки для крестьян очень льготные, и поэтому есть надежда на вполне благоприятный ответ Крестьянского банка.

Рассматривая наше дело с аккуратно подобранными документами, Булацель выразил нам с Горошко свое восхищение. Такая неожиданная оценка наших трудов после критики Вячеслава и Фомича произвела на меня, по крайней мере, впечатление стакана вина замерзшему человеку. Я смела поднять голову, а Горошко тихонько, по секрету, уже мечтал приготовить и все купчие к 15 декабря, даже Выспу, добавлял он, по-видимому имея на то свои соображения.

Но, если радостно вздохнул и поверил в себя «тупой Горошко», то «лихой» Вячеслав вернулся из Могилева с совершенно победоносным видом. Лесной комитет постановил решительно запретить продажу этого леса: с продажей Пущи имение оставалось совсем без леса. Вячеслав толково и быстро оформил все дело, затем вызвал Борисовского купца. Последнему не хотелось расстаться с такой дешевкой. Он, кажется, ожидал, что паны сумеют добиться разрешения вопреки всяким законам. Поэтому он был удивлен и недоволен, получая свой задаток обратно с процентами, но без устойки, как было оговорено в условии. Это была ликвидация последнего наследия Берновича! Лесок наш был спасен.

В конце июля Вите удалось провести еще три дня в Щаврах. Вячеслав опять пытался его убеждать в спасении продажей выкупных. Ловкий и опытный в разных фокусах, он не мог примириться с решительным отказом Вити идти на какие-либо рискованные комбинации. Он назвал это трусостью, нерешительностью и бил нас по самолюбию, когда, расхаживая большими шагами перед крыльцом дома, вечером, в ожидании ужина, все возвращался к этому вопросу.

В столовой Миша с Аннушкой накрывали стол, а я сидела там же у открытого окна, слушая рассуждения Вечи и реплики Вити, шагавшего по песку у подъезда. Иногда и тот, и другой начинали горячиться.

– Спасать вас, спасать надо, – долетал до меня повышенный голос Вечи, – из петли вытащить надо.

– Слушай, Вячеслав, – перебила я его, подзывая к низкому окну, – ты никогда не придумаешь, как бы заполучить твою купчиху без этого ценза выкупной земли?

Вече смешался.

– Ну обсуди это хорошенько, а теперь идите скорее ужинать, а то все простынет.

За ужином разговор был направлен в другую сторону, вспоминался Петербург, родные, его «Записки разведчика», и Витя мог спокойно закончить вечер.

Теперь, когда лес был свободен, только теперь можно было думать о продаже центра, в котором было четыреста десятин. Хотелось удержать за собой десять-пятнадцать десятин под церковью и усадьбой да клочок леса с лугом за ней в придачу, всего не более пятидесяти десятин. Горошко дал знать ходокам, давно ожидавшим разрешение этого вопроса. Оршанцы, заселившие Гуту, непременно хотели перетащить своих родных на центр, Деринг имел покупателей в Витебске, Молосай в Борисове, Горбачев в Углах и пр.

Первого августа оршанцы явились целой толпой. Сначала Вячеслав и Горошко вели с ними переговоры с непременным условием выдела усадьбы. Оршанцы соглашались, но затем они вдруг стали требовать и усадьбу и давали пятьдесят четыре тысячи: двадцать тысяч наличными и тридцать четыре тысячи переводом долга московскому Земельному банку. Продать усадьбу! Это казалось мне невозможным. Я сидела у себя в комнате, не желая слышать этих разговоров. Вячеслав и Горошко ежеминутно забегали ко мне, уговаривая согласиться:

– Уступить усадьбу и совсем развязаться с Щаврами. Чего же лучше?

– Это спасение, иначе Вы погибнете, – убеждал Вячеслав.

Я не в силах была дать согласие. Ну просто жаль до слез.

– Дайте еще полчаса подумать, – просила я и вышла подышать воздухом на крыльцо за домом, где я надеялась, что меня не увидят гудевшие в конторе оршанцы. Но, как нарочно, прошел мимо меня оршанский коновод Парфеныч. Он подошел ко мне, вытирая пот с лица, после горячих дебатов в конторе, и, осклабившись, доложил:

– Хоша народ наш довольно капризный, но милостью Божией дело пошло совсем на лад. Задатки считают и готовят.

– А на что же усадьба? – спросила я. – На разорение?

– Знамо дело, на разорение, – отвечал он, – больно ограда хороша. Без привязи будем теперь пускать в сад.

– А домá? А домá на что вам?

– Новые избы из леса настроим, а дома все снесем и все распашем.

– А липы?