История с географией

– Порубим, да поделим.

Я стиснула зубы:

– Пришлите мне Горошко.

Горошко прибежал со всех ног.

– Усадьбу не уступать! – сказала я ему твердо.

– Но без нее не берут центра, – лепетал Горошко, уже писавший запродажную, – столько болот, пустырей, цену дают хорошую.

– Не берут без усадьбы, так с Богом! Ушлите их!

Прибежал Вячеслав с перекошенным лицом:

– Отказываться от пятидесяти четырех тысяч? Да вы стоите на краю гибели! Вас спасают, и ты отказываешься!

Но я уперлась. Поздно вечером под проливным дождем, шлепая по лужам, кряхтя и ворча, с гулом покинули оршанцы наш двор. Имела ли я право так поступить? Конечно, нет! Поэтому в ответ на мое письмо в Губаревку об этом инциденте, я немедля получила сперва телеграмму от Тети и Лели, а затем, девятого августа, дополнительно и письмо Тети. «Дай Бог, чтобы ты нас послушалась и вернула бы оршанцев. Нельзя говорить “пусть будет что будет”. Имей силу духа скорее выручить деньги. Верь мне, что “немец” тем и силен, что он прежде всего исполнит арифметическую задачу».

Вот то-то и есть, «немцу» (это были какие-то разговоры о силе немцев, которых не помню теперь) легко было бы продать оршанцам усадьбу, а с русским сердцем так ли это было легко? В глубине его к тому же таилась надежда, что все же, быть может, что-либо еще и останется от наших личных средств, и тогда, если вместо оставшихся пяти-шести тысяч в банке, на грошовые проценты, у нас останется эта усадьба с садом и парком, этот приют навсегда, чудный уголок на земле, можно будет помириться и со своей потерей. От нас же зависело ее сделать доходной.

Настали тяжкие дни. Чудная погода сменилась дождями, лившими день и ночь. Холодные ветры дули без перерыва. Все время над парадным крыльцом жалобно гудела и звенела флюгарка. В столовой Веча глубокомысленно раскладывал пасьянс и невыносимо курил. Его приятель Фомич, давно уехавший, обещал скоро вернуться из Минска, но, вероятно, наблюдал, не текут ли его заново выкрашенные крыши. Горошко скрывался в садовом домике. Меня изводили: разлука с Витей, куда-то поехавшим на ревизию лошадьми за сто верст от железной дороги; опасения за утверждение купчих; за дальнейшую судьбу Вечи, который рисковал засесть у нас навсегда, но все же нельзя было его выслать без денег и куда? Его табачный дым, крепкий и не первого сорта, воркотня из-за выкупных, из-за нежелания его этим выручить, наводили тоску. Сверх того, Вячеслав, за неимением дела, совершенно невольно приводил ко двору целый сонм кляузников. С утра являлись они к нему «советоваться», все хлопали дверями, и мокрый забрызганный грязью народ толпился в конторе. Вячеслава, по-видимому, принимали за судью: он им импонировал своим мундиром полковника, своей военной выправкой и неподражаемым апломбом.

Оршанцы, заселившие Гуту, оказались прекляузным народом. Они немедля завели целую массу ссор и тяжб между собой и с ближайшими соседями, причем все убытки пытались взваливать на щавровскую экономию. Так, бывший арендатор Крупень стащил меру картофеля у новопоселенца Линчонка, и Линченок ежедневно являлся во двор «требовать правосудия», точно считая меня ответственной за убыток, причиненный ему на «стороне». Давно уж Горошко выдал ему из нашего картофеля меру верхом, а Линченок все еще ходил и ходил, требуя правосудия. Он успокоился только тогда, когда я велела его с треском выгнать со двора. После того он по привычке продолжал посещать нас, но о картофеле больше ни звука, и стал даже особенно приветлив, вероятно, боясь потерять право болтаться по нашему двору, заменявшему ему, по-видимому, клуб.

Быть может, дождливая погода, мешавшая уборке полей, способствовала кляузам: судебная тяжба, вызов свидетелей, перенесение дела в высшие инстанции и пр. наполняли их досуги. В жизни никогда не судившаяся ни с кем, я была ошеломлена. Я даже не представляла себе, что волостные правления или земские начальники могут всерьез разбирать подобные претензии. Теперь я поняла, почему наш волостной судья в Вязовке Андрей Федорович Кузнецов оштрафовал однажды бабу, поднявшую судебное дело за то, что ее назвали дурой. Я тогда возмущалась подобной несправедливостью, но он был прав: нужно было отваживать подобных кляузниц. Отбить у них охоту беспокоить судей таким вздором.