История с географией

Одиннадцатого июля, в день нашего семейного праздника в Губаревке, мы послали коллективную телеграмму дорогим нашим именинницам. В этот день обыкновенно приезжали поздравлять их все соседи из Вязовки, начиная с отца Сергия, приезжали и некоторые друзья из Саратова. Готовились пироги и прочие угощения, деточки в парадных платьях являлись к бабушке со своими стихами и рукоделиями. В этом же году, когда столько съехалось детей, они еще устроили представление в костюмах и с декламацией. «Прекрасно все говорили на трех языках, но Катенька, – писала Тетя, – превзошла всех, прочтя по-немецки “Erlkönig”[224] с необыкновенным чувством». Эта семилетняя крошка становилась общей любимицей, благодаря необыкновенно милому характеру. Зрителей было пятнадцать человек, за обедом тоже масса гостей. Бабушка была завалена подарками. «Одним словом, только благодарить Бога за ласки и внимание со всех сторон», – писала счастливая бабушка в своем длинном письме, но, полная ласки и к отсутствующей (в этом году), мне напоминалось обещание непременно приехать в Губаревку. Все лето рвалась я душой к ним и даже, когда я была счастлива с Витей в Щаврах, меня томил постоянный порыв ехать в Губаревку. Я первый раз в жизни отказывалась ехать на зов «моих»! Но не теряла надежды поехать еще в августе, хотя приезд Вячеслава не развязал мне руки, а скорее связал их. Зная характер Вячеслава, хотя и доброго малого, я опасалась его решительных действий, столкновений с Витей, преследование Горошко и пр.

Одиннадцатого же июля двухмесячный отпуск Вити кончался, и я проводила его к вечернему поезду, чтобы в дороге отвлечься от охватывавшей меня грусти. Разлука, опять разлука с ним – мой удел, и не я ли сама еще этому способствовала? Но если бы я поехала теперь с ним в Минск, все равно ему предстояло тотчас же ехать в командировку дней на десять в Новогрудок, ревизовать предводителя Зотова. Там произошла какая-то страшная драма. Разоренного Нейгардом, Зотова гнали (администрация). Его брат в порыве отчаяния убил свою мать, ранил его самого и застрелился. Это было что-то кошмарное.

Тихий, теплый вечер стоял над страной утренней прохлады, и сердце разрывалось на части под мерный топот нашей красивой тройки, и не радостно было возвращаться в опустевший без Вити дом! Вячеслав остался у нас на неопределенное время с намерением нам помочь и быть нам полезным. Он потребовал от Горошко полный отчет всего дела, а так как отчетность была образцовая (как достойный ученик Вити, Горошко этим отличился и в продовольственную кампанию), Вячеслав быстро познакомился с делом и теоретически не хуже нас знал, где, кто и что покупает. Но, уже вооружаемый Гринкевичем, он сразу невзлюбил скромного Горошко. Быть может, Фомичу рисовалась перспектива вместе с Вячеславом, бравым полковником с апломбом и самоуверенностью, спасать нас, а трусливый Горошко только являлся помехой. Во всяком случае, у Вячеслава, человека доброго и обходительного, явился такой тон с Горошко, что тот боязливо скрывался в своих апартаментах в садовой избе, если не был занят в поле или по хозяйству. Когда на другой день после отъезда Вити явилась партия крестьян покупать Высну, Вячеслав, поселившийся с Мишей в «аптечке», по своей инициативе приступил с Гринкевичем к переговорам о Высне, Горошко же был довольно решительно отослан к землемеру Ионки обмерявшему теперь центр. И меня Вячеслав старался убедить, что «тупой» Горошко ровно ничего в делах не понимает, только может повредить. Мне же близко не следует подходить к делам, так как я-то еще менее в них понимаю и должна всецело положиться на него, Вячеслава, ему передать командорскую палочку и слепо доверять ему. Мне совсем это не нравилось. Не слепое ли доверие, не сомнение ли в себе ввергло уже нас в щавровскую эпопею?