Лошадь, взбодренная кнутом, бойко сдернув сани с места, резво поплюхала на дорогу. Глухарь, подвешенный на шее лошади, заговорил на своем медном языке. Меж тем, Семион вновь подбодрил свою пеганку, ввалив ей еще кнута. После двух кругов, объеханных вокруг села, Семионова кобыла острыми шипами подков засекла левую ногу, захромала. Семион, не вылезая из саней, издали определил причину хромоты: из ноги повыше четки сочилась алая кровь, каплями раскрашивая дорожный взмешенный снег. Катанье пришлось прекратить. Семион, подъехав к своим воротам, стал выпрягать, одним глазом наблюдая, как его Марфа, уткнувшись в окно, что-то сердито беззвучно шлепала на него губами. Должно быть, ругала за платок.
Безлошадники для забавы своим детям в масленицу зачастую устраивали на льду озера своего рода карусель для катания: пробив дыру во льду, в нее вставляли кол, а на кол надевали старое колесо от телеги. К колесу пристраивали длинную жердь и, подрасчистив лед вокруг, вот и самокат готов. Привязав к концам жерди салазки, ребятишки всю масленицу с большим удовольствием наслаждались катанием на этой самодельной карусели. Тут шум, гам, смех, кутерьма, рев. А к вечеру и в ночь детвора замышляет о разжигании костров. Под общий азарт и неописуемое удовольствие находчивые и смелые ребятишки, шныряя по задворкам, тянут (у кого плохо лежит) что попало под руку, все, что может гореть в костре. Не прочь стащить с крыши солому, уполовинить поленницу дров, изломать в огороде ползабора.
Особый урон в масленицу причинялся вдовам, у которых все это лежит «зрёй», и заборы находятся в пошатнувшемся состоянии. За масленицу у некоторой вдовы по нее немудрящему задворью, словно «мамаево нашествие» пройдёт. Выйдя на огород, она так и ахнет, то полкрыши нет, то ползабора уволокли. А костёр полыхает вовсю. Ребятишки, довольствуясь огоньком, резвясь, прыгают около него дурачась, через костёр перемахивают, любуются заревом. Около костра светлота, а поодаль ночная тьма и мрак. Вдали брямкает колокольчик запоздалого катания: видимо, жених катает свою невесту.
Вдруг у костра испуг и смятенье:
– Милиционер! – устрашающе произносит кто-то вполголоса, и ребятишек от костра, как волной смыло. Каждый убегает впрыть – того гляди, с головы шапка слетит. Как из-под земли выросший милиционер подходит к обезлюденному костру и ногами расшвыривает горящую солому, охлыстки и головешки.
Во второй день масленицы народ в селе разгулялся вовсю. Если в первый день была как бы проба сил, а во второй уже всех овладевал полный азарт. Люди толпами, артелями и в одиночку изрядно подвыпившие с утра, бродили по улицам. Артели степенно пели песни, одинокие безалаберно горланили отдельные песенные отрывки. Встречающиеся люди на дороге уважительно, со степенством, поздравляли друг друга: «С широкой Масленицей!» Катающихся в этот день больше, чем вчера. От непрерывного потока обоза, разнаряженных лошадей, сбруи и санок, от разнаряженных девок и молодых баб, от мелодичного перезвона колокольчиков, бубенцов, музыкальных звуков гармоней рябило в глазах и гудело в ушах.
Село веселилось, гуляло, пело, бушевало, бесшабашно шумело, звонило, гремело, ухало. Издревле так ведется – катались все, от мала до велика. Катали детей, катали баб, особенно отличаются в этом парни-женихи, стараясь ухарски покатать девок-невест.
Одержимые гордостью и отвагой, они навыхвалку стараются чем-нибудь, а перещеголять в соперничестве, чтоб поднять свой престиж в глазах девок.
Наступил третий день масленицы – Прощальное Воскресенье. День неудержимого разгула. Народная гульба приняла бушующее-шумливую форму. На улице весёлые толпы народа, а кругом села непрерывный поток лошадей, запряженных в сани и санки, в которых ватаги катающихся с песнями и гармонями. В этот ясный и солнечный день с утра Санька Савельев катал девок-невест. В санки он усадил пять девок. Во время объезда двух кругов вокруг села, дело шло все по-хорошему, а на третьем Серый, распалившись неумелым обращением молодого хозяина, угнув шею, не подчиняясь управлению Саньки, со всего бегу попёр с дороги в сторону. Санки, скособочившись, укосинами царапнули снег. Из санок с уханьем вывалились девки, они, кувыркнувшись, увязли в сугробе снега. Санька, выронив из рук вожжи, тоже слетел с козел. Вожжи, зацепившись и захлестнув за ногу одной девки, поволокли ее по притоптанному снегу, подол ее задрался, оголив розовое тугое тело. Голым задом девка метров десять пробороздила по колючему снегу, ободрав кожу до крови. Оценив обстановку, Санька во всю прыть припустился вдогонку Серого, насилу догнав, изловчившись, он, ловко впрыгнув в санки, схватив вожжи, разобрав их и туго натянув, он полностью овладел управлением Серого. Серый, смирившись, легко поддался управлению.
Кому весёлый смех, а эта девка с болью на спине и на заднице, охая, заковыляла домой. А шумливые ватаги катающихся едут и едут.
– Мимо кузницы тропа, Фараон надул попа… – неистово орала Гавша, битком набитая сидевшая в санях, проезжая около кузницы Мирашевского.