История села Мотовилово. Тетрадь 6 (1925 г.)

– Да потому, что сосульки у крыш короткие были, а это первая примета дружной весны, а долгие сосульки явный признак весны затяжной. Моя Дарья все эти приметы хорошо изучила, а что касаемо сева и урожая, так я вот что вам скажу: паши глубже, сеять начинай тут же, а когда сеешь думай, как пожать! – с поучением закончил свою речь Иван.

– Ты что, как пашешь, в развал, надо со средины начинать-то, а не с краев, и пахать в свал, – заметил Федотов Трынкову.

– А я по копкам начал, на средине на том конце (вместо вешки) у меня постоять некому, вот и пашу вразвал. Я думал, овес-то все равно взойдет. Что посеешь, то и пожнёшь! – пословицей закончил речь в свое оправдание Трынков.

– Ну гляди, тебе виднее, – отступился от него Федотов.

Между тем, день клонился к концу. Солнце заметно подходило к горизонту, оно уже стало не столь тёплым, как среди дня, хотя на небе не было ни одного облачка. Мужики, собравшись в одну кучу на отдых и общий перекур, стали спорить меж собою о том, сколько же сейчас время. Усиленнее всех спорил Иван Федотов, он, смерив на земле свою тень лаптями, оспаривал, что намерял восемь лаптей, значит, восемь часов вечера. С ним упорно не соглашался Степан Тарасов, говоря, что тень от роста человека зависит, и лапти разного размера бывают.

– А вы не спорьте! – ввязался Иван Трынков. – Я из дома захватил сюда часы-ходики, так что сейчас я их подвешу к приподнятой оглобле телеги, и время будем узнавать по часам без спору.

Трынков вытащил из кошеля ходики и стал хлопотливо подвешивать их к оглобле, задев подвеской за гвоздь, предусмотрительно вбитый в торец оглобли.

– Так-то оно так, а все равно, для первости мы не знаем, на скольки часах установить стрелки-то, – справедливо заметил Федор.

– Время на первый случай поставим согласно определению Федотова, он же сказал, что сейчас «восемь», так пускай и будет, – высказался Трынков, установив стрелки на восьми часах и поднимая вверх гирьку часов.

– У меня эти часы хорошо ходют, они старинного закала, их мне подарил мой дед, а ему они достались в наследство тоже от деда, а главное, они точно ходят и ни разу не ошибались, я их сверял с церковными, которые висят у меня в сторожке, – расхваливая добротность своих часов, Трынков продолжал, – В поле на пашне и в лесу на сенокосе с часами любота! Поглядел на них и стрелки, точное время без обмана показывают. Особенно в поле в пасмурный день без часов плохо: солнышка нет, тень лаптем не измеришь и время не определишь, а часы тикают да тикают, и время безошибочно показывают. Без часов совсем плохо, может получиться так, к примеру сказать, с обедом: или опоздаешь, или расположишься на обед не вовремя, вместо двенадцати часов начнёшь разобедывать часов в десять, получится от людей стыдно и куры засмеют, – закончил свою речь Трынков.

– Оно, конечно, без часов в поле и на сенокосе плохо, – угодливо соглашались с Иваном мужики, и многие издалека бегали к нему узнавать сколько времени. Некоторые мужики из других вытей прибегали к трынковой телеге, чтоб узнать о времени, не ближе как за два помера.

По утрам Иван свои часы устанавливал и сверял все же по солнцу. Весь день они ходили безукоризненно. Если же день был ветряный, с часами случалась полная оказия, хлопот Ивану часы придавали много. Ветер часы искособочивал, они начинали «хромать» – бить в одну сторону, маятник начинал болтаться, как воробей в силке. Были случаи, ветер и совсем сбивал часы с оглобли. Иван хлопотливо и старательно водружал их на прежнее место. Иные мужики над причудами Трынкова подшучивали и смеялись, поджав животы, катались со смеху по земле, а некоторые, не подавая вида, с почтением к нему скрытно только улыбались. Свое немудрящее хозяйство Трынков вел так себе, вполнакала, имел свою лошадёнку, сивую кобылу, которую он называл ласково Зорюшкой, обрабатывал землю своей семьи на шесть едоков, в уборку чужой земли не нанимался. Лошадь свою Иван работой на утруждал, он заботливо ее обихаживал, всячески берег ее, возами не утягощал, иногда сам не садился на телегу, чтоб Зорюшка не натуживалась, шёл рядом с телегой. Украшая свою Зорюшку, Иван заплетал в гриве и хвосте косы, в челку вплетал разноцветные тряпочки, как на масленицу; в дождливую погоду кобылий хвост, подгибая, подвязывал к репице, чтоб не обрызгалась грязью сама и не обрызгала хозяина. «Ноо! Пошевеливайся, рассусоливай!» – понукал он свою кобылу. На пашне Иван частенько давал Зорюшке отдохнуть, и себе делая передышку. Помимо ведения своего домашнего хозяйства Иван служил церковным сторожем, считая это своим любимым делом. По всем зимам он жил в сторожке, домой наведывался только в баню по субботам и за пополнением провианта. В малые праздники в церкви Иван любил подпевать попу Николаю, но пел он невзрачно и не в голос с выкриками во всю церковь. В таких случаях батюшка одергивал его, делая назидательные замечания, поучал:

– Ты, Иван Васильич, хоть малость прислушивайся к гласам-то!