– Не так, что больно лёгкая, у меня рука-то, но счастливая! – отозвался Николай и вытянул из шапки жеребеёк.
– Иван Федотов! – во всё горло прогорланил Михаил во всеуслышание. – Ну, Иван, твой пай второй, смежный с Савельевым.
– Вот что значит счастье-то, в селе мы с ним шабры и здесь соседи! – довольный тем, что ему достался неплохой пай и на пару с Лабиным Василием Григорьевичем.
Шумная толпа мужиков всё дальше и дальше удалялась от крайних уже разыгранных паёв. По мере разыгрывания жеребьев в шапке оставалось всё меньше и меньше, и толпа всё таяла и таяла. Мужики, всяк получив свой пай, оставались на нём ещё, с ещё большей подробностью осматривали его, обходили, ещё знатнее протаптывали межи, делая промины в траве и затёсы на деревьях, оказавшихся на меже.
Василий Савельев с Иваном Трынковым, обойдя их пай кругом, осмотрели траву, уточнили межу.
– Ну как, Иван Васильевич, будем между собой так же жеребий метать или без него обойдемся? – спросил Василий Ивана.
– Ты вот что, Василий Ефимович, ты бери этот конец с низиной, а мне отдай тот конец пая, там мне уж больно поляна понравилась.
– Ну, так что, давай порешим по-твоему, – согласился Василий.
И они на добровольных началах определили поперечную межу. Перед тем, как идти домой, мужики договорились собраться снова на том месте у ручейка, где обедали. Закончив жеребьёвку, мужики снова сошлись к ручью. Они теперь успокоенно расположились на отдых, чтоб запастись силами и подкрепиться едой перед тем, как пуститься в обратный путь. Снова зашумели кошелями, зашебушили, раскрывая их и доставая из них остатки принесённого из дома провианта. Николай Ершов, всех раньше разделавшись со своими пирогами и лепёшками, шутливо проговорил:
– Бог напитал – никто не видал! Сыт, покуда съел полпуда! Теперь надо попить у приволья-то! – с весельем балагурил он.
Спустившись к ручейку и припав на колени, сложив ладони ковшечком, он, аппетитно напившись, крякнул от удовольствия. И отерев мокрые усы подолом рубахи, отошёл от ручейка, выбрав подходящее место на возвышенности, блаженно развалился на обсохшей траве.
– Теперь и отдохнуть не грех! После трудов праведных, на травке поваляться! Лафа! Одно удовольствие!
– Мужики! Я вам вот что расскажу, – обратился Николай к мужикам, часть которых ещё ели, не торопясь откусывая, жевали, подытоживали остатки пищи, некоторые наслаждённо курили, а некоторые, растянувшись на траве, грели своими брюхами прохладь земли.
– Ну-ну, давай наворачивай, а мы послушаем, теперь луга распределены, трава растёт, время у нас пока свободное, так что и побалагурить есть когда, – подзадорил его согласием слушать Михаил.
И он своим шепелявым языком начал своё длинное повествование.
– Ну, так вот. Этой весной, грешным делом, втемяшилось мне к Дуньке Захаровой вечерком заглянуть. Причины-то особой не было, а так просто захотелось мне с ней «в свои козыри сыграть». А у нас с ней ранее договорённость была. Когда я у неё порядился уборку убирать, то окромя платы за пахоту, сев и прочее я с неё ещё выговорил дополнительные услуги. Я ей тогда и говорю: «Ну вот, я теперь буду твою землю пахать и сеять, а я к тебе буду изредка захаживать, а ты мне изредка будешь подавывать, оно дело-то и пойдёт, как по маслу! Согласна или нет?» – спрашиваю я её. «Согласна!» – отвечает она мне. «Ну, вот и дело с концом», – думаю я. Вот, однажды вечерком мне и вздумалось забрякаться к ней. А шёл, как обычно, потаённо, по задворочной тропе, чтобы люди-то не все видали. Дошёл до ее огорода, торкнулся в воротцы, а они заперты. Я, недолго думая, махить через плетень и угодил всей харей прямо на борону. Зажал ладонью лицо-то, чую, кровища хлынула, себя проклинаю с досады. Вот с тех пор у меня всё рыло в царапинах и оказалось, и стало ещё рябее. Обтёр я тогда немножко кровь-то и в задние ворота хмырь во двор, а там темнотища, как у негра в заднице. Во мраке-то со столбом поцеловался, щупаю, а на лбу-то шишка с голубиное яичко вскочила.
– Ха-ха-ха! – смеялись мужики, поглаживая свои животы.