История Швейцарии

Из этих успехов выросла импровизированная и часто нескоординированная великодержавная политика, проводимая в соответствии с собственными интересами. На протяжении трех лет, с 1512 по 1515 г., швейцарские кантоны были de facto хозяевами Милана, господами города мирового значения, а герцог Массимилиано Сфорца правил их милостью в качестве облагаемого данью теневого владыки. Положение швейцарцев в Италии казалось столь бесспорным, что флорентийский теоретик государства Никколо Макиавелли считал их способными постепенно завоевать всю страну. Во всяком случае, они поставили бы даже Папу Римского в зависимость от себя — таким был своеобразный аргумент флорентийца. Но до такого триумфального шествия дело все же не дошло. В сентябре 1515 г., после кровопролитной битвы при Мариньяно, швейцарской пехоте пришлось отступить, понеся изрядные потери от пушек и кавалерии молодого французского короля Франциска I. Многие из павших были 16-летними или еще моложе — профессия наемника рано делала взрослым и приносила раннюю смерть. Кровавая дань, уплаченная при Мариньяно, являла собой отныне оборотную сторону славной боевой медали. Она должна была существенным образом повлиять на споры о полезности или вреде поступления на военную службу, то есть службы солдатами в чужих странах. Несмотря на это, уважение победителя к побежденным было столь велико, что в конце 1516 г. последовало заключение мира, приемлемого для Конфедерации. Этот мир гарантировал кантонам, участвовавшим в завоевании, партнерство в совместном управлении, и без малого 300 лет спустя они образовали новый кантон Тессин. Одновременно тем самым был положен конец смелым экспансиям за счет собственных территорий. До конца Старой Европы швейцарцам пришлось бороться на многих фронтах и на службе многим странам, но больше не от имени союза, который в этом своем качестве переходил к политике нейтралитета.

Ставшее легендарным поражение при Мариньяно многообразно отражало состояние Конфедерации. Сплоченность кантонов в борьбе за Милан оказалась, вопреки тезисам Макиавелли, слишком слабой, а отдельные интересы, напротив, — могущественными. Вопреки его же тезисам об однородной в социальном и культурном отношении Швейцарии, проявились и ментальные линии разлома. Ведь роковая битва произошла, в конечном счете, вопреки воле командования — сам рядовой состав вынудил ее провести. Бесславное отступление, даже если оно и рекомендовалось по тактическим соображениям, противоречило их представлению о чести. Равным образом предосудительной они считали и новую технику ведения стрельбы. Артиллеристам, попавшим в плен, не приходилось, что показательно, надеяться на пощаду. Но прежде всего беспощадно преследовалась трусость в собственных рядах. Все эти меры служили сплочению и сохранению корпоративного реноме во внешнем мире. Однако с точки зрения военной техники швейцарская пехота постепенно отставала. Без эффективной артиллерии и кавалерии она уже не могла выстоять. А вот в сочетании с этими родами войск швейцарские пехотинцы, невзирая на все дальнейшие новации, оставались вплоть до Французской революции элитными войсками владык многих стран. Европейские государи и аристократы использовали строгое понятие швейцарцев о чести и в сфере «личной защиты»: швейцарские лейб-гвардейцы, или телохранители, столетиями считались лучшим страхованием жизни.