История сироты

– До какого-то момента они нам потакали. Но это конец, и не важно, будет он сейчас или через пару месяцев. Как долго, по-твоему, это могло продолжаться?

– Мы должны продолжать, – говорит Астрид. Это первый раз, когда она заговорила с тех пор, как все произошло, и ее голос лишен былой силы.

– Чтобы спасти тебя? – резко отвечает Эммет.

– Чтобы спасти всех нас, – возражаю я, – включая тебя. Ты знаешь, что немцы делают с теми, кто укрывает людей? – Я делаю шаг назад, испугавшись, что сказала больше, чем должна была.

У Эммета расширяются глаза.

– Мы будем выступать до конца сезона там, где нам велели, – смягчается он. – Во всяком случае, пока мы можем себе это позволить. Папа оставил не так уж много.

Артисты начинают перешептываться. Конечно, мы скорбим по герру Нойхоффу и будем скорбеть еще долго. Дыра, которая образовалась после такой потери, огромна. Но есть и практическая сторона вопроса: как цирк будет существовать без него? Сможет ли?

– Твой отец ведь наверняка имел страховку? – спрашивает Хельмут.

Все с надеждой смотрят на Эммета, который неловко переминается с ноги на ногу.

– Боюсь, отцу пришлось обналичить ее прошлой зимой. Нужны были деньги на разные издержки.

– Он говорит правду, – тихо произнесла Астрид. «Это даже к лучшему», – думаю я. Деньги все равно перешли бы к ближайшему наследнику, Эммету, и он не потратил бы их на благо цирка.

– Однако есть завещание, – продолжает Астрид. Ревность отражается в глазах Эммета, он не знал о делах своего отца, а Астрид знала. – И в нем есть положение о том, что цирк нельзя продавать.

Кто-то позади меня с облегчением выдыхает. Никто не купит цирк в такие времена, но если бы это было возможно, Эммет продал бы его и сбежал при первой возможности.

– Это просто нелепо! – взрывается Эммет. Он думал, что все, что останется, будет принадлежать ему, что у него будет полная свобода действий. Такого он не ожидал.

– Также оно предусматривает, что артисты остаются на своих местах, если нет претензий к их работе.

– Теперь, по крайней мере, на одного артиста меньше, – холодно говорит Эммет, скрестив руки, нанося свой последний удар.

Астрид кажется пораженной этим и не отвечает. Я пытаюсь приобнять ее, но она отталкивает меня и уходит.

– Нет, – говорит она, когда я пытаюсь последовать за ней. Она поднимает руку, останавливая меня.

– Я подготовил для всех поздний завтрак, – сказал Эммет, желая закончить обсуждение.

Не произнося ни слова, мы идем в палатку, где готовят еду. Запах сосисок и насыщенный аромат свежесваренного кофе щекочут мне нос. Работники кухни, которые оставались работать во время похорон, сервировали роскошный завтрак, такого у нас не было с момента, как мы въехали во Францию: яйца и даже немного настоящего масла – еда, которая должна нас утешить. Я молча оглядываю стол, как обычно примечая, что я смогу отложить, чтобы отнести Тео.

– Так много еды, – замечаю я, обращаясь к одной из работниц, которая пополняет тарелку с жареной картошкой. – Кажется глупым тратить все одним разом, правда?

– У нас не будет времени, чтобы все заморозить, если мы уезжаем через несколько часов, – говорит работница. – Нужно съесть скоропортящиеся продукты сейчас, чтобы не пропали.

Я беру кусочек жареного хлеба и яйца для себя и сажусь за пустой стол. Ко мне подходит Эммет с горой еды на тарелке. На его аппетит, похоже, горе не повлияло. Он садится, не спрашивая у меня разрешения. Я не общалась с ним лицом к лицу с тех пор, как он столкнулся со мной на свадьбе, и я борюсь с желанием встать и уйти. Затем я вспоминаю, каким печальным он был на похоронах.

– Тяжелый сегодня день, – отмечаю я, пытаясь проявить доброту.

– Будет еще тяжелее, – отвечает он кратко. – Когда мы доберемся до Эльзаса, будут изменения. Нам нужно будет распустить большую часть рабочих. – Но эти люди тоже являются частью цирка. Каждый год они добросовестно появляются на работе, мы гарантируем им стабильный найм, обещание держат обе стороны. Как он может так поступить?

– Кажется, в завещании твоего отца сказано, что все должны сохранить свои рабочие места, – возражаю я.

– В завещании говорится только об артистах, – срывается он.

– Твой отец определенно хотел, чтобы…

– Моего отца больше нет, – говорит он, оборвав меня. – Мы не можем позволить себе оставить всех. Мы найдем рабочих на месте.

Всего минуту назад я сочувствовала Эммету. Теперь мои добрые намерения стремительно исчезают. Шестеренки в его мозгу поворачиваются, и он готов обескровить цирк, лишив всех его талантов, чтобы по пенни наскрести выгоду для себя, используя самые не подходящие для этого способы. Тело его отца еще остыть не успело, а он уже все разрушает. Возможно, он искренне горюет по отцу, но он также использует это в качестве оправдания, чтобы поступать настолько ужасно, насколько ему хочется.

– Если каждый внесет свой вклад, мы сможем справиться и с половиной рабочих, – добавляет он. Это предположение обнажает тот факт, как мало он знает о нашей работе. Даже я понимаю, насколько важны здесь рабочие кадры и их профессионализм.