История Сицилии

Тем временем жители Неаполя прознали о том, что монарх собирается их покинуть. Было объявлено, что король отправляется на Сицилию за подкреплением, – но какие подкрепления можно найти на Сицилии? Целые делегации устремились к «Вэнгарду», умоляя его величество остаться, но Фердинанд был непреклонен. Подданные, сказал он, его предали; он вернется только после того, как они предъявят убедительные доказательства своей верности. А пока оставаться в столице означает подвергать жизнь угрозе.

Лишь вечером в воскресенье, 23 декабря, конвой наконец снялся с якоря. Погода не стала лучше; на самом деле на следующий день – в канун Рождества – Нельсон записал, что «ветер дует сильнее, чем мне когда-либо приходилось видеть с тех пор, как я вышел в море». Паруса разрывало в клочья; поступила даже команда приготовиться срубить грот-мачту. Среди благородных пассажиров «Вэнгарда» царила настоящая паника; лишь Эмма Гамильтон и один из советников короля не утратили присутствия духа. Эмма вела себя превосходно: она ухаживала за стонущей королевой, утешала королевских отпрысков, словно это были ее собственные дети, и отдала им свое постельное белье, когда выяснилось, что на всех белья не хватает. Нельсон не скрывал своего восхищения и подчеркивал в письме, что она ни на миг не прилегла за все время пребывания на борту. Что касается сэра Уильяма, тот сидел в каюте с заряженным пистолетом в каждой руке – он объяснил жене, что не намерен погибать, «нахлебавшись соленой воды». Австрийский посол граф Эстергази выкинул за борт инкрустированную самоцветами табакерку, на внутренней крышке которой была миниатюра его обнаженной любовницы, ибо «поистине нечестиво хранить при себе столь неподобающий предмет на пороге (как он думал) вечности».

Рождество 1798 года ознаменовалось трагедией, никак не связанной с погодой. В тот вечер маленький шестилетний принц Карло Альберто умер от истощения на руках Эммы. Лишь в два часа ночи 26 декабря «Вэнгард» и сопровождавшие его суда наконец бросили якорь в гавани Палермо. Мария-Каролина, не в силах оставаться лишней минуты на борту, высадилась первой и отправилась в королевскую резиденцию Палаццо Колли. Король, с другой стороны, крепко спал и съел плотный завтрак, прежде чем официально высадиться (впервые за время правления) во второй столице своего королевства. Радушный прием его порадовал, а вот королева записала, что монаршую чету встретили «без чрезмерного восторга». Фердинанда, похоже, нисколько не тяготили ни утрата Неаполя, ни смерть сына. Он продолжал твердить, что все наладится само собой достаточно скоро; а пока нужно пользоваться случаем, ведь на Сицилии отличная охота.

С учетом того, что жители Палермо никогда прежде не видели воочию своих короля и королеву, их радушие, каким бы оно ни казалось со стороны, выглядело примечательным. Безусловно, оно подпитывалось материальными надеждами, но во многом проистекало из того факта, что они наконец-то перестали ощущать себя безнадежными провинциалами, – во всяком случае, пока королевская семья оставалась на Сицилии, Палермо – а не Неаполь – был истинной столицей королевства. Для самой же монаршей четы Палаццо Колли, их официальная резиденция, стал настоящим шоком. Темный и сырой, этот дворец производил впечатление места, где никто не жил много лет (впрочем, здесь король и королева могли винить только самих себя). Кроме того, во дворце не было ни прислуги, ни даже каминов, поскольку в мягкие местные зимы таковых обычно не требовались, – однако зима 1798/99 года выдалась удивительно студеной, самой холодной в истории острова. Не нашлось и ни одного ковра. Власти Палермо не получали заблаговременного предупреждения о прибытии монархов, поэтому первые несколько дней должны были показаться тем поистине адскими, особенно после кошмарного путешествия. Мария-Каролина не делала секрета из своих чувств. Она писала герцогу ди Галло, неаполитанскому послу в Вене: