История Сицилии

После захвата Милана в руках французов оказалась вся Ломбардия, за исключением Мантуи, – которая, благодаря упорному сопротивлению австрийского гарнизона, продержалась до февраля 1797 года. Наконец и эта последняя преграда к вторжению в Австрию исчезла. Правда, требовалось по пути миновать нейтральную территорию Венеции, но этого нельзя было избежать. Венецианцы отправили к Наполеону двух посланников с просьбой не воевать, но Бонапарт ответил яростной диатрибой, которая убедила венецианцев, что уговоры бесполезны, и которая завершалась жуткими словами, вскоре вселившими ужас в сердце каждого венецианца: «Io saro un Attila per lo stato Veneto» – «Я буду Аттилой венецианского государства». В пятницу, 12 мая 1797 года, Большой совет республики собрался в последний раз. Дож как раз заканчивал свою вступительную речь, когда снаружи донеслись звуки стрельбы. Немедленно началась суматоха. Члены совета восприняли эти звуки как свидетельство народного восстания, которого власти Венеции так долго опасались. Спустя несколько минут, впрочем, удалось установить, кто стрелял: далматинские части, выведенные из города по приказу Бонапарта, символически выстрелили в воздух в качестве прощального салюта. Увы, паника уже началась и стремительно распространялась. Побросав на пол дворца свои торжественные одеяния, члены совета Венецианской республики выскользнули наружу через боковые двери. Серениссима[126] существовала более тысячи лет; значительную часть этого срока она являлась подлинной хозяйкой Средиземноморья. Финал вряд ли мог быть еще позорнее. Заключительной трагедией Венеции стала не смерть, а та манера, в какой она приняла свою кончину.

Когда Наполеон Бонапарт подписал договор в Кампо-Формио 17 октября, он передал саму Венецию и область Венето Австрии – и нисколько о том не пожалел. Пусть его нога никогда не ступала на набережные города, он всегда ненавидел Венецию и все, что та собой олицетворяла, и считал – вероятно, справедливо, – что сможет властвовать в Италии, пока Апеннинский полуостров остается разделенным. В остальной же континентальной Европе царил мир. Врагом виделась лишь Англия. Следует ли ее уничтожить? Директория высказывалась одобрительно, однако сам Бонапарт, проведя в размышлениях большую часть года, отверг этот план по стратегическим соображениям. Французский флот, как ему было известно, находился в плачевном состоянии и не имел командующего, способного соперничать на равных с Гудом, Родни или Сент-Винсентом, не говоря уже о Нельсоне.

Альтернативой виделся Египет. Французы высадили в Александрии войско численностью 20 или 25 тысяч человек и заняли Каир. Оттуда можно было предпринимать поход против Британской Индии – например, через наспех прорытый канал у Суэца. Директория вновь выразила полное одобрение такой экспедиции. Этот план позволял занять армию делом и удержать чрезмерно бойкого молодого генерала на безопасном расстоянии от Парижа, а также сулил возможность покончить с британским владычеством в Индии и предоставить Франции важную новую колонию в восточной части Средиземного моря. Кроме того, этот план отвлекал существенную часть английских морских сил на восток, вследствие чего могло все-таки реализоваться отложенное вторжение на Британские острова.

Наполеон, что едва ли нужно уточнять, принял командование с восторгом. Убежденный в том, что экспедиция должна добиться не только чисто политических и военных целей, он пригласил не менее 167 savants, ученых, в том числе математиков, астрономов и инженеров, а еще архитекторов и художников. Египет хранил свои древние тайны слишком долго; этот плод давно созрел и был готов упасть прямо в руки. Страной с 1250 года правили мамелюки[127]. В 1517 году тех победили турки, включившие Египет в состав Османской империи, в каковом статусе он формально пребывал до сих пор; но столетие спустя мамелюки сумели вернуться к власти. Французское вторжение неминуемо грозило обернуться громкими протестами султана из Константинополя; но его империя, еще не получившая известности в качестве «больного человека Европы», клонилась к упадку и представляла собой деморализованную тень былого, а потому не могла считаться серьезной угрозой. Правда, имелись и другие риски, куда более существенные. Три сотни французских транспортов были плохо вооружены, их экипажи собирали наскоро. Да, транспорты сопровождали двадцать семь линейных кораблей[128] и фрегатов, но Нельсон уже крейсерствовал в Средиземноморье. Перехвати он этот флот, шансы на спасение для 31 000 мужчин на борту будут невелики.