История Сицилии

Аббатство в Монреале никого не оставит равнодушным, хотя бы полутора акрами своих великолепных мозаик, созданных всего за пять или шесть лет, между 1183 годом и концом десятилетия. Возможно, ему недостает изысканного совершенства Палатинской капеллы, византийской таинственности Мартораны или того очевидного волшебства, каким буквально сочится храм Пантократора в Чефалу. Оно производит впечатление своими размерами и пышностью. Это впечатление, как и сам собор, грандиозно. Бродя по обширному зданию, невольно начинаешь предполагать, что на его стенах и потолке представлены все без исключения библейские сюжеты. Впрочем, это предположение не очень далеко от истины; но одну мозаику – не слишком содержательную на первый взгляд – ни за что нельзя пропустить. Посмотрите на вторую фигуру справа от центрального восточного окна. Опознать ее не составит труда: в соответствии с каноном того времени, имя начертано вдоль нимба: «Томас Кантур»[68]. Отражено ли в мозаике хоть какое-то сходство с мучеником-архиепископом, для нас не имеет ни малейшего значения[69]; важно то, что перед нами самое раннее изображение святого Томаса Бекета, созданное через несколько лет после его смерти. Не подлежит сомнению, что своим «присутствием» в соборе он обязан королеве Иоанне, которая тем самым искупала действия своего отца.

Что касается монастыря, здесь обнаруживается единственное проявление сарацинского влияния в Монреале: изящные арабские арки, ровным счетом сто четыре, опираются на пары стройных колонн, из которых одни украшены резьбой, другие же инкрустированы в том же косматеско, что характеризует внутреннюю отделку храма. В юго-западном углу выделено место для фонтана, тоже арабского, но по форме уникального для острова. Капители колонн, каждая из которых воплощает в себе торжество дизайна и изобретательности, олицетворяют триумф романских камнерезов, чье мастерство не находило соперников на юге. На одной из капителей – восьмой по западной стороне – показано, как король Вильгельм дарует свой новый собор Богородице. Так было возведено последнее, самое крупное религиозное сооружение норманнской Сицилии.

Обласканное солнцем королевство, процветающее и мирное; молодость, привлекательность, безграничное богатство; любовь подданных и красавица жена – со всем этим Вильгельм II, должно быть, казался современникам человеком, на которого снизошло благорасположение небес. В какой-то степени так все и было. Но небеса лишили его трех даров: во‑первых, долгой жизни; во‑вторых, сына и наследника; в‑третьих, толики политической мудрости. Если бы ему достался хоть один дар из перечисленных, его королевство могло бы избежать той печальной судьбы, которая была уготована Сицилии. Но поскольку королю не досталось ничего, Сицилия была обречена.

Где-то среди зимы 1183—84 года в Палермо прибыли посланники императора Фридриха Барбароссы с предложением сочетать браком сына и наследника Барбароссы, Генриха, и сицилийскую принцессу Констанцию. Кажется поистине невероятным, чтобы Вильгельм и его советники могли усомниться в пользе подобного брака. Но Констанция, посмертная дочь Рожера II (она была всего на год моложе своего племянника-короля), являлась действующей наследницей престола. Если она выйдет замуж за Генриха, а Вильгельм останется бездетным, Сицилия окажется в руках императора и ее обособленное существование завершится. Правда, у Иоанны было впереди много времени, чтобы родить супругу сына. В 1184 году ей исполнилось восемнадцать, а ее мужу – тридцать. Однако жизнь в двенадцатом столетии была гораздо более неспокойной, чем сегодня, уровень детской смертности держался высоко, посему заключить подобный брак прежде, чем утвердится должным образом линия наследования, означало поддаться преступному легкомыслию.

Немногих сицилийцев прельщала перспектива пожертвовать независимостью ради далекой и (в их глазах) варварской империи, которая вдобавок всегда считалась традиционным врагом. Но Уолтер с Мельницы придерживался противоположной точки зрения. Его мотивы не вполне ясны. Возможно, будучи англичанином, он считал имперское господство меньшим злом, чем гражданская война, которая представлялась ему, похоже, единственной альтернативой. Но насколько это соответствовало истине? Ведь Констанция могла выйти замуж за кого угодно, править от собственного имени, а затем передать корону и всю полноту власти законному наследнику. Каковы бы ни были мотивы архиепископа, необходимо учитывать и побуждения самого Вильгельма, который в итоге принял решение, что лично ему на ближайшие несколько лет необходимо заручиться поддержкой Западной империи; именно по этой единственной причине он летом 1184 года, к ужасу подавляющего большинства своих подданных, дал согласие на помолвку Констанции. Все дело в том, что он готовился к походу против Византии.